— Дождь, зараза, все льет и льет… — сказал Ромыч.
— Ага.
— Покурим?
— В палатке курить? Попутал? Наружу иди! — возмутился Илья.
— Дождь там…
— Тогда не кури. Я не хочу в палатке табачным дымом дышать.
— Я вход открою, весь дым наружу уходить будет.
— А половина здесь останется. Нет Ромыч. Накинь на голову свою сумку и пробегись до беседки.
— Это не сумка, это моя подушка. На мокром лежать я не хочу.
— Тогда голым беги до беседки.
— Илья, не вредничай. Лучше, наколдуй чистое и ясное небо!
Илья перевернулся на другой бок. Внезапное осознание собственных возможностей заставляло его довольно улыбаться и строить в голове планы, один грандиозней другого. Делать это в палатке под дождем было очень приятно.
— Ромыч, не нужно перегибать палку. Когда закончится дождь, тогда и закончится. Кстати, не распространяйся об этом, лишняя слава мне не к чему.
— То есть, ты не станешь надевать на себя колпак волшебника и даже не создашь магический орден?
— С ума сошел?
— А что здесь такого?
— Да ничего. Ты еще посоветуй мне к журналистам обратиться с предложением репортажа о самом настоящем волшебнике.
— Илюха, неужели ты на самом деле рассчитываешь держать это в секрете? Я тебя знаю не первый год и поверь мне на слово — это у тебя не получится.
— Не понял?
— Чего тут непонятного? Ты не сможешь сдерживать себя долго. ОНО обязательно выйдет наружу — так, как ты меньше всего будешь ожидать.
— Тогда я отправлюсь на необитаемый остров и буду на нем выращивать страусов. От греха подальше.
— Сексом ты тоже со страусами заниматься будешь?
— Не со страусами, а со страусихами!
— Долбанный извращенец!
— Хватит ржать. Проблемы мне не нужны. Буду по-тихому магичить, — мечтательно сказал Илья.
— Ну-ну…
Ромыч был прав. Илье не терпелось еще раз испытать уже почти забытое, и теперь снова обретенное ощущения «изменения». Этого хотелось настолько сильно, что начинало ломить виски, и по телу распространялась непонятная дрожь. Лишь полностью расслабившись, Илья уводил свои мысли в другом направлении и состояние «ломки» отступало.
Большинство людей не оказывают серьезного воздействия на реальность, потому что не верят в это. Не верят в то, что это вообще возможно. Даже когда возникает такое намерение, человек начинает думать: «это глупо, я не могу это делать». В итоге, он на самом деле не может ничего сделать.
Когда мы думаем о чем-то, мы закрепляем реальность. Мы застреваем в однообразности бытия. В нашем обычном мышлении мы не можем ничего изменить, потому что реальность уже существует помимо нас — как нам кажется. С точки зрения квантовой физики только Я, лично, выбираю один или другой опыт из всех миллиардов имеющихся возможностей. Поэтому Я творю свою собственную реальность.
Из двух своих рабочих кабинетов Михаилу Афанасьевичу больше нравился тот, который находился у него дома. Вне всяких сомнений.
Больше всего Михаилу Афанасьевичу нравился в нем контраст: вот он добропорядочный гражданин, глава семейства, уважаемый и вполне благополучный член общества — ровно до тех пор, пока он находится вне заветного кабинета на втором этаже своего дома. Но стоит ему пересечь незримую черту, как Михаил Афанасьевич превращался в того, кого знали и боялись сотни людей. Те, которые не знали, давали волю своему больному воображению и боялись его еще сильнее.
Хлоп. Добрый папа превращается в красную тряпку для правозащитников всех возрастов и рангов. Хлоп. Нехороший человек становится любящим отцом и любимым мужем.
Хлоп. Убийца! Подлец! Кровопийца!
Хлоп. Не забыть купить дочурке диск с новыми сериями любимого мультика.
Ради этого ощущения нереальности, иррациональности происходящего Михаил Афанасьевич любил задерживаться здесь, лишь изредка приглашая к себе самых доверенных своих людей.
Например, сейчас. Леонид Петрович все-таки нащупал рациональное зерно во всей той небывальщине, и отчитывался перед своим непосредственным руководителем.
— Леонид Петрович, а «источник» твой не брешет? — спросил Михаил Афанасьевич, после чего взял в руки большую, широкую чашку с крепким черным чаем и сделал из нее большой глоток.
