Но военная форма оставалась главным козырем в планах по выполнению задания. Нам нужно было привыкнуть разыгрывать роль немецких военных в реальной боевой обстановке.
Мы начали регулярные пробные прогулки по Минску в немецких мундирах. И сразу же наша уверенность в себе получила ряд мелких, но неприятных ударов. Однажды, например, мы приняли двух румынских поручиков за генералов. Ошибиться неопытному глазу было легко. Позументы и ордена этих двух офицеров сияли не хуже маршальских регалий. Поручики были приятно поражены, когда мы вытянулись перед ними в стойку «смирно». Но если бы рядом оказался патруль, необычное поведение «представителей высшей расы» могло бы кончиться плохо.
Или в другой раз, возвращаясь с неудачной встречи, я совсем забыл, что старшего офицера нужно приветствовать даже на площадке трамвая. Возмущенный полковник обрушился на меня с нравоучением. Мой растерянный взгляд и «фронтовые награды» на мундире смягчили, к счастью, гнев старика. Патрулю я передан не был, но пережил несколько неприятных минут.
Цепь похожих эпизодов совпала с тем, что на одной из площадей Минска был застрелен советский разведчик в немецкой форме. Погиб он из-за мелочи. Какой-то ротозей, снаряжавший этого разведчика на задание, прицепил ему орден Железного Креста Первой мировой войны. «Офицер» выглядел слишком молодо для такого ордена. Случалось, правда, на фронте, что какой-нибудь генерал снимал с себя железный Крест для отличившегося героя. Поэтому, в вопросе патруля звучало, наверно, любопытство. Но наш коллега растерялся и бросился бежать. На застреленном нашли, по сообщению местного радио, фотоаппарат и поддельные немецкие документы.
Мы вдруг обнаружили, что наша вера в защитную силу немецкой военной формы начала колебаться. Мы стали излишне оглядываться по сторонам и напряженно следить за собой. На актерском языке подобное состояние называется «потерей внутренней свободы». Игра становится фальшивой и зрители свистят. Наши зрители могли поступить значительно хуже.
Надо было срочно что-то предпринимать. Мы решили пойти в немецкий офицерский клуб. Окунувшись в толпу военных, разглядев их как следует и проверив надежность нашей маскировки, мы могли снова обрести веру в себя.
30 августа в столовом зале бывшей фабрики-кухни, превращенной немцами в офицерское казино, Карл и я […][1] полнено. Старший лейтенант Витгенштейн и унтерофицер Шульце смогли без особого риска пристроиться за одним столиком. Карл быстро втянул в разговор соседа — ефрейтора из Кельна. Я получил возможность спокойно следить за залом.
Крикливый клоун сыпал остротами на непонятном диалекте. Сзади него горели почему-то разноцветные огни. Клоун тряхнул вихром искусственных волос и забарабанил на пианино залихватскую мелодию. Зал немедленно подхватил. С третьего куплета начал подтягивать и я. Никто не обращал на нас особого внимания. Я разглядывал мундиры, погоны, ордена, лица. Эти люди, шумевшие и веселившиеся рядом с нами, не казались уже символами грозной, вражеской армии. Принесли пиво. Мы с Карлом подняли кружки и дружно ответили «Прозит»-ом на «Прозит!» разговорчивого ефрейтора. Ощущение опасности нашего положения поблекло.
Пришла пора заняться изучением подходов к гауляйтеру.
Незадолго до нашего приезда в Минск, Кубе отпраздновал с большим шумом день своего рождения. Верховный Комиссариат Белоруссии «наградил» хозяина солидной суммой в сто тысяч марок. Гости из местной знати целый вечер веселились в дачном имении гауляйтера.
По аллеям этого имения прогуливались и мы с Карлом, в начале сентября. Только ни гостей, ни гауляйтера в тот день на даче не было. Не видно было и охраны, но по рассказам одной из горничных имения, мы могли представить себе, как распределяются сторожевые посты во время визитов Кубе. Соседний глубокий овраг и разросшийся огород обещали неплохой отход после серии выстрелов или брошенной бомбы. Однако Кубе, как бы чувствуя опасность, на дачу упорно не приезжал.
Одновременно мы вели наблюдение за зданием Верховного Комиссариата.
Выяснилось, что гауляйтер перестал пользоваться парадным подъездом. Он жил в небольшом белом доме, в глубине внутреннего двора и по утрам проходил в свой кабинет через заднюю дверь. Двор был закрыт с одной стороны высоким неоштукатуренным зданием Комиссариата, а с трех остальных — плотным деревянным забором. По временам дежурный охранник отводил тяжелые половинки ворот и из них стремительно вылетали три-четыре закрытых машины. По слухам, в одной из них ездил Кубе. Но нам никогда не удавалось убедиться в этом своими глазами.
