— Другая школа, другой стиль.
— Хотите сказать, он был хорошим художником? — спросил бригадефюрер.
Все засмеялись.
Их маленькая флотилия переместилась к Ловису Коринту.
— Еще один хороший художник?
— Я прямо-таки чувствую залах апельсиновой корки, — заявила фрау Лозе в огромной шляпе.
Этот момент запомнился герру Хофферу как один из самых неловких в его жизни.
— Коринт — очень интересный художник, — произнес он. — Он также представлен и в зале XX века, за этой дверью.
— Что же, был хорошим и вдруг стал плохим?
— В тысяча девятьсот одиннадцатом году он перенес удар.
Все снова рассмеялись, что было больно слушать. Поздние работы Коринта, яростные и дикие, нравились герру Хофферу гораздо больше классического натурализма, предшествовавшего удару. Комитет конфискации забрал из современной экспозиции две его картины, чтобы все немцы могли всласть повизжать и потыкать в них пальцами.
— Эти картины временно сняты с экспозиции, — добавил он.
— Я так и думал.
Судя по всему, бригадефюрер Айхлер считался непревзойденным остряком. Впрочем, вполне возможно, остальные уже захмелели от бесплатной выпивки. Бендель вел себя с Сабиной весьма галантно и даже поддерживал ее под локоток, бригадефюрер полюбовался Вильгемом Либлем и прекраснейшим Курбе, заинтересовался «Трубадуром» Августа Хольмберга (средневековая театрализованная вакханалия в обеденной зале) и одобрительно кивнул, увидев пейзаж Фолькмана, на котором холмы Айфеля напоминали американский Запад.
— Я словно перенесся туда, — сказал он, — и вдыхаю неповторимый айфельский воздух. Вот это мастерство.
Все дружно согласились. Герр Хоффер только что осознал, что число экскурсантов выросло. За исключением Бенделя и Айхлера к группе присоединилось еще как минимум пять офицеров СС. В воздухе стоял сладкий залах вина и сигарет. Герр Хоффер тоже чувствовал себя слегка навеселе.
Наконец они подошли к Ван Гогу. Бригадефюрер Айхлер встал рядом с жемчужиной коллекции "Кайзера Вильгельма" и сказал, постучав пальцем по раме:
— Расскажите мне об этом.
Его рука в черной перчатке принялась поглаживать свисавшую с ножен серебряную кисть с шишечкой в виде желудя. Распространенная эсэсовская привычка. Даже герр Хоффер признавал, что и ему пошла бы черная форма, длинная сабля и высокие сапоги с пряжками. Неудивительно, что мальчишки вступали в СС толпами. Он покосился на Бенделя — может, он сам хочет залиться соловьем насчет предмета своей одержимости. Но фуражка Бенделя покачивалась над русой головкой Сабины — он рассказывал ей очередной анекдот.
— Итак?
— Это картина Винсента Ван Гога.
— И что?
Экскурсанты не были уверены, смеяться им или пока не стоит. С трудом сохраняя самообладание, герр Хоффер рассказал о борьбе Ван Гога с искусством, его безгрешной нищете, о гении, который привел его писать картины на раскаленное солнцем поле. О безумии и самоубийстве герр Хоффер умолчал. Собравшиеся благодарно зашушукались, бригадефюрер равнодушно кивнул и наклонился вперед.
— А где художник? Здесь написано "Художник в окрестностях Овера".
Бендель, до того лихорадочно пытавшийся из-за спин других офицеров подать какой-то знак герру Хофферу, подошел поближе.
— Это очень интересный вопрос, — начал герр и. о. и. о. директора.
— Это название — обман, — вмешался Бендель.
— Обман?
Экскурсанты зашептались.
— Позвольте объяснить, — начал герр Хоффер. — Хотя, казалось бы, эти резкие мазки в водовороте пшеницы можно принять за человека за мольбертом, у нас нет уверенности в происхождении этого названия. Табличку прикрепили к раме примерно тогда же, когда картина попала в Музей, то есть около тысяча девятьсот двадцать третьего года.
— Почему вы не сменили название?
— Видите ли, некоторые ученые трактуют вот эту фигурку как крестьянина в большой соломенной шляпе, но другие с этим не согласны. Наши собственные исследования показали наличие в застывшей краске шелухи пшеницы, семян и даже мух. Значит, картина, как это часто бывало у Винсента, написана на пленэре. Поэтому, скорее всего, он просто изобразил то, что видел перед собой.
— Но сам себя он видеть не мог.
— Не мог, вот именно.
