— Скорее всего, вы правы, — заметил герр Хоффер. — Точно так же, как все мы — маленькие вертикальные продолжения Германии.
Бендель, расхохотавшись, потянулся за кофе. Сабина тоже захихикала, беззвучно, как совсем молоденькая девочка. Герр Хоффер решил сменить тему.
— На прошлой неделе у нас с герром штурмфюрером Бенделем был очень интересный разговор, помните?
Бендель рассеянно нахмурился.
— Он считает, что наш восхитительный Якоб Бек, наш Hausandacht, не должен висеть рядом с Иоганном Кристианом Фоллердтом, то есть с Landschaft mit Ruinen.
— Посредственная копия, оригинал в Магдебурге. Это я про Фоллердта.
— Как бы то ни было, если придется воевать, все картины надо будет убрать в убежище.
— Именно об этом мы и спорили, — сказал Бендель. — Мы обсуждали будущее, дорогая фрау Хоффер. Мы с вашим мужем смотрим вперед, не оглядываясь. "Кайзер Вильгельм" засверкает брильянтом в культурном великолепии рейха.
— Герр Бендель считает, что пейзажи и жанровые сценки не должны висеть вместе. Вопрос не в качестве. Ну что ж, пусть мы не всегда во всем согласны, зато у нашего Музея есть посетитель.
— Генрих, пожалуйста, не говори о работе. Очень скучно слушать о том, что не имеет к тебе отношения.
Она со значением улыбнулась Бенделю. Который — чтоб его! — понимающе улыбнулся в ответ! И вот тогда, если герр Хоффер ничего не напутал, Бендель положил руку ей на спину.
— А вы слышали, фрау Хоффер, что мы только что взяли Прагу?
В самом дальнем и темном закоулке подземелья у больших плоских камней Перри опорожнил мочевой пузырь. Эта процедура всегда отнимала у него кучу времени, струя пресекалась и через секунду возобновлялась вновь. Нервы, что ли. Если честно, валявшийся на полу мертвец с выеденными щеками и открытыми глазами внушал ему ужас. Да еще запах — он и сам внес в смрад лепту, — просто кошмар, хотя за войну он уже успел притерпеться к обычному зловонию подвалов: к смешанному запаху оружейной смазки, пота, мокрой штукатурки, вяленого мяса, испражнений в жестянках из-под пайков, коптящих масляных ламп и гнилой картошки. Этой поганой гнилой картошки!
И еще аромат Голландии (их, еще не обстрелянных, направили в приграничную зону): кипы сохнущих табачных листьев на каждой ферме, как на картинах Де Хоха или Вермеера, если бы не разгром вокруг.
Свет все еще играл на дереве, тканях и стекле в точности как у Де Хоха и Вермеера, настоящий свет вечности, только дерево было расколото, ткани изорваны, стеклянная посуда разбита. Лишь в Голландии и больше нигде, как ему казалось, освещение увековечивает миг бытия.
Может, конечно, он смотрел на Голландию такими глазами только благодаря своим занятиям по истории искусства. Другие-то ничего подобного в Голландии не увидели, ибо ничего не читали, кроме комиксов, «Янки» да "Звезд и полос". Если они их, конечно, читали, а не просто проглядывали картинки. Иногда он чувствовал себя профессором.
Затем их перебросили на юго-запад, в окрашенные кровью бельгийские снега (похоже, в Голландию они вобоще попали по ошибке), чтобы вместе с остальными дивизиями и с английскими частями двинуться в Северную Германию. Порой он переставал понимать, в какой он стране и в каком времени, во сне происходит дело или наяву.
Возвращаться было еще рано, надо часок-другой выждать, пока все не угомонятся. Не хватало еще, чтобы его задержали как нарушителя дисциплины, любителя дармовой выпивки, яиц, девушек и трофейного барахла, ведь у него в планшете свернутый в трубку залог его будущего. Оказаться в части к рассвету будет в самый раз. Неизвестно, сколько еще они здесь простоят. Может, их передислоцируют завтра, а может, и нет. Даже капитан в разговоре с майором ничего не выяснил. Мембрана у военного телефона в бакалейной лавке, где у части командный пункт, громкая. Когда они доберутся до Берлина, вот где будет пекло. Перри надеялся, что русские не кинутся на них как сибирские волки. Есть ли в Сибири волки?
