По случайному совпадению — это можно объяснить только совпадением — я узнаю об одном из этих родственников на третий день после возобновления работы Парламента. Сессия открывается в понедельник, 11 октября, а во вторник я встречаю Лахлана Гамильтона, который сидит в гостевой комнате пэров; рядом с ним на стуле кипа книг и документов, а его столик единственный, за которым есть свободное место. Он приветствует меня печальным кивком и освобождает стул, перекладывая стопку бумаг на пол. В комнате не протолкнуться, как всегда в эти дни — все ошиваются в баре. «Последние дни английского владычества», как выразился Лахлан.
— Не понимаю, зачем они приходят, — говорит он. — Это чистый мазохизм.
— Надеются, что в последнюю минуту случится чудо, — предполагаю я. — Кстати, а вы зачем приходите?
— Я мазохист.
— А я — нет. Мне просто интересно.
Лахлан молчит и криво улыбается, что с ним случается редко. Я спрашиваю, почему он не пьет, и в ответ на пожатие плечами заказываю ему виски, а себе — пиво. Напитки долго не приносят, а когда, наконец, появляется Эвелина, вид у нее усталый, но вежливость ей не изменяет. Лахлан приподнимает стакан на пару дюймов, кивает — это у него заменяет тост — и говорит, что вчера встретил моего кузена. В Вермонте. Мне почему-то казалось, что Лахлан не покидает пределы Соединенного Королевства, и поэтому для меня еще более странно прозвучали его слова, что они с женой ездили полюбоваться красками осени.
— И кто этот кузен?
— Парень по фамилии Корри. Доктор Корри. Доктор философии и врач.
— Никогда о нем не слышал.
— А он слышал о вас. Или, скорее, знает, что у него есть родственник из числа лордов. Мне он сказал только потому, что я тоже лорд. Нас познакомил мой друг. На вечеринке в кампусе, как они его называют, — осмелюсь предположить, вы знаете, что это такое. Мой друг нас представил: «Это доктор Корри. Джон, это лорд Гамильтон», а тот парень, Корри, сказал: «У меня есть кузен лорд. Может, вы знакомы. Его фамилия Нантер».
Я спрашиваю, американец ли он, этот кузен, и Лахлан отвечает, что наверное, — он там родился, его мать вышла за американского солдата. Похоже, Корри еще не исполнилось пятидесяти. Степень нашего родства он не знает, то ли троюродные, то ли четвероюродные братья. Мне это ничего не говорит — насколько я знаю, со стороны Нантеров у меня нет таких родственников, и я предполагаю, что Корри состоит в родстве с моей матерью.
— Он ученый, — говорит Лахлан. — Что-то связанное с генной терапией, точно не знаю.
Мы еще немного обсуждаем сумерки богов и строим предположения, что будут делать все эти завсегдатаи бара, когда лишатся мест в Парламенте и будут вынуждены вернуться домой и жить в своих поместьях. Если, конечно, у них они есть. Меня немного беспокоит, что кое-кому придется столкнуться с финансовыми трудностями, в том числе и мне. Мысли о сокращении дохода побуждают меня дойти до станции «Чаринг-Кросс» и поехать домой на метро, а не на такси. Джуд на кухне, пьет вино и готовит ризотто по рецепту из «Ивнинг стандард». Немногие женщины осознают (и пришли бы в ярость, если бы осознали), какими сексуальными выглядят в глазах мужчин, когда надевают фартук и встают у кухонной плиты. Понимание, что подобные чувства неуместны, что это антифеминизм, противоречащий моим принципам, неприемлемое отождествление «настоящей» женщины с домашними обязанностями — все это не имеет значения. Я подхожу к Джуд сзади, обнимаю и целую в шею, так что она едва не опрокидывает сковороду с ризотто. Естественно, в результате Джон Корри напрочь вылетает у меня из головы, и я вспоминаю о нем только через несколько часов, после доставивших нам обоим огромное удовольствие занятий любовью, когда Джуд спит рядом со мной сном праведника. Стараясь не шуметь, я спускаюсь к себе в кабинет и среди разбросанных на обеденном столе бумаг нахожу генеалогию Дэвида.
Я знаю, что Корри в ней нет, и спустился только для того, чтобы посмотреть, где он может быть — если может. Я почти убежден, что он родственник со стороны матери, из Роулендов — их у меня несколько десятков, и я с ними не знаком. Но, развернув лист, я вижу, что Джон Корри может быть сыном Ванессы. В том случае, если Ванесса вышла замуж за человека по фамилии Корри и родила сына. Последняя глава биографии должна быть посвящена потомкам Генри, и если этот ученый, этот Джон Корри, пошел по стопам прадеда, то получится любопытное примечание. Как бы то ни было, от генной терапии всего несколько логических шагов до того, чем занимался Генри, исследуя наследственность и факторы, которые, по его убеждению, переносились кровью.
