Процессия, которая появляется в зале после окончания молитвы, состоит из герольдмейстера Палаты лордов, в черном фраке и бриджах, герольдмейстера ордена Подвязки, одетого как валет червей; за ними должны следовать граф-маршал и лорд-обергофмейстер, но их в большинстве случаев не бывает, потом младший поручитель, новый пэр с королевским рескриптом и старший поручитель — последние трое в мантиях и треуголках. У барьера каждый участник процессии отвешивает короткий поклон — просто кивок — в направлении балдахина над троном. Генри и все его сопровождающие должны были проследовать в «светскую» часть Палаты, а затем — к председательскому месту лорд-канцлера, кланяясь снова и снова; на самом деле это действительно немного скучно, а может быть, и смешно, если кто-то сделает ошибку, споткнется, или у кого-то дрогнет голос. Во времена Генри — эта традиция прервалась всего пару лет назад — новые пэры должны были преклонять колено перед лорд-канцлером и вручать ему королевский рескрипт. Но многие были слишком стары для этого, и суставы у них не гнулись. Опуститься на колено они еще могли, а встать — уже нет.
Генри преклонил колено. Стройный Генри. Подтянутый Генри. Он принес клятву верности. Не знаю, оценивали ли наблюдавшие за церемонией пэры новичков по тому, как они держались, но я уверен, что голос моего предка звенел, когда он произносил эти слова: «Я Генри Александр, барон Нантер, клянусь Всемогущим Господом, что буду хранить преданность и истинную верность Ее Величеству королеве Виктории, ее наследникам и преемникам, в соответствии с законом. Да поможет мне Бог».
Затем все снова поклонились, сняли шляпы — все это заняло минут пятнадцать, — и Генри, ставший лордом Нантером, принял поздравления пэров. В следующем году в его дневнике в конце июня и в начале июля появляются записи об участии в праздновании шестидесятилетнего юбилея королевы Виктории. Нет нужды говорить, что эти записи гораздо подробнее тех, где речь идет о жене и детях.
23 июня он присоединился к процессии, которая вышла из Палаты лордов через дверь для пэров во двор старого дворца, где лорд-канцлер садится в парадную карету, а пэры — в свои личные экипажи. Генри упоминает золотые кружева, треуголки и парадную одежду членов тайного совета, и я отмечаю в его рассуждениях некую тоску, словно он хотел когда-нибудь тоже удостоиться чести надеть ее. Все отправились в Букингемский дворец, что для Генри было делом привычным. Он ничего не пишет о погоде, но Ее Величество записала в своем дневнике, что «стояла ужасная жара».
Наверное, уже почти никто, кроме Парламента, не называет Троицей воскресенье и понедельник через семь недель после Пасхи. Церковь именует их Пятидесятницей, а все остальные весенним днем отдыха — но мы по-прежнему называем это Троицей. У Парламента недельные каникулы, а когда мы возвращаемся, то чай подают уже на террасе. Ни в коем случае не до Троицы, какая бы теплая ни стояла погода, а только после. Посетители обычно спрашивают, могут ли они «выпить чай на террасе», и эта просьба всегда меня удивляет, потому что открытая площадка над Темзой уставлена унылыми функциональными столами и жесткими стульями. Чтобы попасть туда, нужно пройти по холодной винтовой лестнице и миновать кухню, и с этого места открывается один из самых непривлекательных видов на реку. Прямо напротив находится больница Св. Фомы, старое здание и новое, напоминая членам парламента и пэрам, что именно туда они попадут, случись с ними на лестнице сердечный приступ. Мне гораздо больше нравится гостевая столовая пэров, с алым и золотым ковром в неоготическом стиле и высоким потолком. Но где бы вы ни сидели, подаваемые к чаю блюда очень вкусны — сэндвичи с копченой семгой и клубника, щедро политая золотистыми сливками. Порции огромные.
Выйдя из зала в прихожую Палаты лордов, я встречаю Лахлана Гамильтона, и он предлагает выпить чай на террасе. Мы спускаемся по лестнице, которая, наверное, имеет название, но я его не знаю. Нас встречает жара и ослепительно яркий свет, идущий от реки. Лахлан что-то напевает себе под нос. Я не узнаю мелодию — в отличие от сидящего за столиком у двери виконта. «Чертовски уместно, Лахлан», — говорит он и издает какой-то звук, похожий на смешок. Женщина рядом с ним, вероятно виконтесса, озадачена не меньше меня. Она отрывается от клубники и окидывает нас любопытным и одновременно ледяным взглядом, который можно встретить только у некоторых пэресс.
