Джоел неподвижно лежал на кровати, седые волосы липли к черепу влажными желтоватыми прядями, из широких рукавов больничной рубахи, словно языки колокола, торчали узловатые руки. В глубине души — в той ее части, где Роза оставалась ребенком, — она надеялась, что отец силой духа одолеет телесный недуг. Она воображала, как он сядет в постели, примется балагурить и укрощать медперсонал в привычной манере громогласного командира. Но в этом полуживом, веснушчатом существе Роза не узнавала своего отца; все, что было ее отцом, куда-то подевалось. Это был не Джоел, но облаченный в застиранную больничную робу еще один новобранец несметной армии больных и умирающих.
— Ты уверен, что все это тебе пригодится? — игривым тоном спрашивала Одри, имея в виду трубки, густо облепившие череп, рот и запястья Джоела. — По-моему, ты просто решил выпендриться… — Не закончив фразы, она набросилась на Карлу: — А ты чего ухмыляешься?
Роза взглянула на сестру. Угодливость Карлы не обходилась без побочных осложнений, и одним из них было бессознательное подражание окружающим: она имитировала выражения лиц, а иногда перенимала обороты речи и акцент. Сейчас сестра с таким увлечением наблюдала за тем, как их мать натужно изображает оптимизм, что физиономия невольно расплылась в глуповатом жалостливом веселье.
— Прости, — попятилась Карла. — Я не хотела…
— Бог ты мой, — прошипела Одри, — завязывай краснеть, как отшлепанная задница. Уж кто-кто, а ты должна знать, как ведут себя у постели больного.
— Отстань от нее, мама, — тихо сказала Роза.
Одри продолжала испепелять взглядом Карлу:
— Давай, поговори с ним!
— Мама, оставь ее в покое, прошу тебя, — повторила Роза.
— Что ты сказала? — Одри выпрямилась во весь рост и обернулась к младшей дочери.
— Ты срываешься на Карле. Это несправедливо.
— Все хорошо, — пробормотала Карла, — честное слово…
Одри сложила руки на груди:
— Выходит, ты осчастливила нас своим присутствием только затем, чтобы поучить меня хорошим манерам?
— Я лишь говорю, что необязательно быть такой сукой, Карла этого не заслуживает, вот и все.
— Не ссорьтесь, — чуть не плача попросила Карла.
Одри шагнула к Розе:
— Ты назвала меня сукой?
— Я только… — Нижняя губа Розы мелко задрожала.
— Пошла вон, дрянь! — взвизгнула Одри.
Роза не шевелилась.
— Ну же! — заорала ее мать. — Катись отсюда!
Роза медленно направилась к двери.
— Вот-вот, проваливай! — крикнула Одри, когда Роза выходила из комнаты. — Хотя бы от одной дуры отделались!
Пока Роза была в больнице, прошел дождь, и, когда она шагала к метро, кипя от возмущения и переизбытка эмоций, деревья на Генри-стрит роняли ей на голову ледяные слезы. Ее мать невыносима. Невыносима. На старости лет Одри превратилась в деспота-параноика, который в любом пустячном неповиновении видит зародыш масштабного бунта. Ты бросаешь в нее камешком, она отвечает огнем из гаубицы. Того, что случилось в больнице, Роза ей никогда не простит.
Она свернула на Кларк-стрит, и тут зазвонил ее мобильник. Звонил Рафаэль из Центра для девочек.
— Ты как? — спросил он. — А твой отец?
— Трудно сказать. Он все еще без сознания.
— Фигово. Хочешь, я приеду в больницу?
— Нет. Я иду домой. Мы с матерью поругались, и она меня выгнала.
— Что?
— Она измывалась над Карлой, я попросила ее прекратить, и она взбесилась.
— Она тебя выгнала?
— Ну да.
— Бедненькая Ро. Хочешь, я приеду к тебе?
— Не-ет. Я собираюсь лечь спать.
— Точно?
— Да, точно. Слушай, я сейчас вхожу в метро. Так что до завтра.
Выключив телефон, она ощутила смутное недовольство собой. Рафаэль мгновенно принял ее версию событий, но эта безоговорочная вера лишь породила сомнения. Проходя через турникеты, спускаясь в почерневшем от времени лифте, она уже чувствовала, как греющая душу ярость гаснет под натиском раскаяния. Не надо было затевать ссору с матерью — по крайней мере, не у постели тяжело больного отца. Она вступилась за сестру, что, конечно, похвально, но, с другой стороны, Карла не просила о заступничестве. И она назвала мать сукой! Она, которая гордилась тем, что никогда не употребляет это гадкое сексистское слово. А теперь из-за глупой детской выходки ее изгнали из палаты отца именно тогда, когда он более всего в ней нуждается.
