Хлюпая носом, Энни встала и вынула из скрипучего буфета бутылку чего-то темного. Поставив два пыльных бокала, она плеснула в них по чуть-чуть.
– Терновый джин? – спросила Марта, попробовав. – Хороший. Сама делала?
– Ага.
– Энни, с тобой плохо обошлись. Это факт. Но не переживай ты так. Все нынче меняется, все. Ты в Ковентри была? Видала, как город изменился?
– Нет, как разбомбили, ни разу не была.
– Совсем другой город. Все поменялось. Кругом автобусы, машины. Телевидение. Ребятишки такого теперь понахватались – кто хорошего, кто плохого. Тут уж не до нас с тобой, Энни, есть дела и поважней.
– Поважней? Да у меня хлеб мой отняли! Пособие, говорят, дадут – на кой мне ихнее пособие, мне бы тетрадочку свою дальше заполнять, вот что, Марта. Это мое дело.
– А что там в церкви стряслось?
– Ерунда какая-то. Я там подрабатывала, убиралась, пятнадцать лет уже. И тут приходит этот новый викарий – я ему не понравилась, видите ли, да он-то мне тоже не шибко глянулся. И вот, говорит, я, дескать, стащила там чего-то в церкви. Да нужен мне этот колокол и доска золотая! Там, конечно, гроши платили, и бог-то бы с ними, коли мне бы настоящую мою работу снова разрешили. А они говорят: новые правила, новые правила. Какие еще новые правила? Я что, руки, что ли, не умею вымыть?
Марта положила на стол конверт с деньгами.
– Вот, возьми, хоть что-то. Я тут поговорила с людьми – ты многим помогла, и все готовы тебе помочь. Тут немного, но все-таки.
– Не надо мне милостыни. Не возьму я.
– Энни, это не милостыня. Люди тебя помнят и ценят. Все говорят – по-скотски с тобой поступили. Там и от меня немножко есть.
– За что это? – Энни рада была перемене темы.
– Хочу тебя попросить кое о чем. Только не рассказывай никому. Я знаю, ты не проговоришься.
– Да я и не вижу никого. Ну, так что же за дельце-то?
– Энни, мне больше не к кому обратиться. Плесни-ка мне еще джину, сейчас расскажу.
Рита дремала у камина. Угольки уже едва тлели. Рита еще не совсем уснула, но уже и не бодрствовала, когда в дверь постучали. Сначала было не пошевелиться, тело будто сковало, а грудь сдавило. Но вот постучали еще, на этот раз громче, и она вышла из оцепенения.
Должно быть, Уильям, подумала она. Кто еще явится к ней вот так, как снег на голову? Сквозь круглое матовое стекло с морозным узором она увидела – кто-то стоит на пороге. В прихожей она бросила взгляд на отражение в зеркале: по щекам разлился румянец, глаза припухли от жара и дремы. Ею овладело двойственное чувство. Она знала, что будет, как только она его впустит, и от этого сердце забилось быстрее. Но когда он уйдет, она почувствует опустошение – так стоит ли открывать дверь? Она открыла.
Но это был не Уильям. Перед ней стояла старая женщина в мешковатой черной одежде. На голове у нее была шляпа с широкими полями, украшенная булавкой, – такой фасон, пожалуй, был в моде в тридцатых годах. В руках у гостьи был горшок с каким-то цветком. У Риты вдруг закружилась голова. Улица поплыла, вздымаясь волнами. Уж не сон ли это? Вроде бы нет.
– Что вам угодно?
– Вы Рита?
– Да.
– Я Марта Вайн.
Рита продолжала смотреть с недоумением, тогда Марта пояснила:
– Теща Уильяма.
Рита закрыла глаза и тихо простонала.
– Я не ругаться пришла, Рита. Поговорить надо.
Рита долго молчала, казалось, она вот-вот лишится чувств. Наконец она открыла глаза, окинула взглядом улицу и пригласила Марту войти.
В гостиной Марта поставила цветок на каминную полку, рядом с фотографией Арчи.
– Это вам. Красивый, правда? Пахнет приятно. Это ваш муж?
Судя по взгляду Риты, цветок ей вряд ли показался привлекательным. Будто из живой изгороди выхватили, подумала она.
– Да. Присаживайтесь, миссис Вайн. Хотите чаю?
– Не нужно. Я на пару минут. Они ведь во Франции вместе воевали? Уильям и ваш муж?
Рита села и прикрыла рот кончиками пальцев. Так, сквозь пальцы, и сказала:
– Вместе.
– Уильям много о нем рассказывал. Наверное, сильно переживает, что нет его. Да и вам, наверное, тоже его очень не хватает.
– Не хватает.
– Он вам нужен? Я про Уильяма. Сами-то как считаете?
Рита поднялась и подошла к окну, повернувшись к Марте спиной.
