Правда об Ираке, или Битва в Месопотамии - страница 214
Применение силы в межгосударственных отношениях, характерное для начала XXI века, первоначально придало Соединенным Штатам уверенности. Влиятельный американский журнал «Форин афферс» так пишет о наглядной эффективности применения американской мощи: «Успех военной операции в Афганистане продемонстрировал способность Америки проецировать свою мощь на нескольких направлениях одновременно и без всякого напряжения; при этом она увеличила военные расходы до 476 млрд дол. У Америки воистину уникальное положение. Если скепсис кому-то не позволяет видеть формирование современными Соединенными Штатами жесткой однополярной системы, тогда этих скептиков уже ничто не сможет убедить». Сомнения отставлены.
Идеологи гегемонии органически не выносят критики «единоначалия»: они утверждают, что со времен Геродота однополярность в мире – явление положительное, она приносила не только угнетение, но и порядок, своего рода справедливость, сдерживание разрушительных сил. Поэтому не стоит казнить себя. «Соединенные Штаты, – убеждает американский исследователь М. Гленнон, – делают то, что делала бы любая держава в сходных обстоятельствах – ставят собственные национальные интересы выше неясно очерченных „коллективных“ интересов – если эти интересы сталкиваются между собой; они делают это с меньшим лицемерием и с более очевидным успехом... В реальном мире нации защищают, прежде всего, свои собственные интересы»[299]. Действовать во имя неких абстрактных общих интересов – будь то интересы Запада или всеобщее братство людей – просто иррационально. Не следует гоняться за химерами, следует хранить и защищать свои собственные национальные интересы. В международной системе, где жизнь жестока, грязна и коротка, ставить предполагаемые коллективные интересы над конкретными национальными интересами могут лишь сумасброды, погрязшие в иррациональности.
Унаследовав от «холодной войны» масштабные союзы, военную мощь и несравненную экономику, Америка имеет все основания верить в однополярный мир. Помогает глобализация и сложившаяся в развитом мире взаимозависимость. «Создавая сеть послевоенных институтов, Соединенные Штаты сумели вплести другие страны в американский глобальный порядок... Глубокая стабильность послевоенного порядка – резюмирует известный социолог Дж. Айкенбери, – объясняется либеральным характером американской гегемонии и сонмом международных учреждений, ослабивших воздействие силовой асимметрии... Государство-гегемон дает подопечным другим странам определенную долю свободы пользоваться национальной мощью в обмен на прочный и предсказуемый порядок»[300].
Единственный подлинно дебатируемый вопрос: насколько долго будет существовать америкоцентричная система[301]. Историк Пол Кеннеди ввел в обращение термин перенапряжение. Но к Америке это пока не относится. Разве военные расходы, составляющие всего 3,5 (!) процента валового национального продукта США, не стоят феноменального глобального влияния?
Огромность исторической трансформации завораживает, оставляя в ступоре даже многих идеологов американского глобального преобладания. «Придя в себя» они разворачивают настоящий общенациональный спор относительно оптимальной стратегии гегемона. Среди дебатируемых вопросов определение того, какую степень мирового контроля Соединенные Штаты посчитают достаточной; как, и в какой форме Америка намерена провести революционные преобразования в целях упорядочения мира по-своему, может ли (и когда) занятие доминирующих мировых позиций превратить Америку в «удовлетворенную» сверхдержаву, решительно охраняющую статус кво[302].
Итак, В Вашингтоне решили на первом этапе гнать в пустыни «террористов» – всех несогласных, на втором этапе постараться трансформировать политический ландшафт Ближнего Востока в духе, близком к обществу массового потребления Запада. А на третьем этапе «вписать» Ближний Восток в общемировую экономику.
