Он закурил сигарету и стал ходить по палате, подошел к окну, худой, плохо слаженный, уродливый душой и телом.
— Полагаю, что этот бедняга следователь, у которого, между нами говоря, вид совсем не аса, не вытянул из вас все жилы?
— Он был очень любезен.
— Был скромен? — с дрожащей улыбкой спросил Жалиберт.
— Он сделал все от него зависящее, чтобы найти истину, которую я еще не знаю…
Жалиберт вульгарно произнес:
— Без шуток?
Ну, что сказать? Что из-за его жены Ольги Жалиберт, обладавшей крепким и вкусным телом, которая бросалась в любовь, как и в жизнь с неутомимым жаром, Франсуа должен был сто раз пожать руку доктора, есть с ним за одним столом и играть в бридж!
— Да! Действительно. Но теперь вы должны знать, как будет, защищаться ваша жена? Кажется, она выбрала в адвокаты Бонифаса Не представляю, как этот скучный человек может вести дело такого рода.
Его грудь вздымалась от беспокойства. Он ждал одного только слова и это слово Франсуа, играя, не спешил произнести.
Что еще придумает Жалиберт, чтобы заставить его заговорить?
— Бонифас со своей прямоугольной бородкой, волосами и кустистыми бровями, мог бы играть святого. Этот человек во имя громкого дела, во имя морали, готов обесчестить весь Город. Доверить ведение любовного дела такому адвокату!
— Это не любовное дело.
И тот другой, остался очень доволен этим ответом, едва не подпрыгнув от радости.
— Какое же дело будет у вашей жены?
— Не знаю.
— Она отрицает? В сегодняшней газете утверждают…
— Что утверждают?
— Что она во всем созналась, включая и преднамеренность.
— Это точно.
— И что тогда?
— А тогда ничего!
Жалиберт, который лишил бы жизни десяти больных, чтобы расширить клинику или купить-большую машину, смотрел на Донжа с беспокойством, спрашивая себя, не насмехается ли тот над ним?
— И все-таки нужно, чтобы она защищалась. Защищаясь, Она, возможно, поможет судьям разобраться в причине.
— Она не будет защищаться.
— Она всегда была непонятной женщиной, — сказал Жалиберт, с деланной улыбкой. — Вчера я говорил, не помню с кем… Я сказал: «Никто никогда не знал, о чем думает Бебе Донж…»
Не знаю, возможно все это от воспитания, которое она получила в Константинополе. Нужно добавить, что ее мать тоже очень оригинальна. Что же до неё… И какое же объяснение она дает своему поступку?
— Она не дает никакого объяснения.
— Это будет дело о безответственности? Если будут нужны медицинские показания, с моей стороны… Я сказал уже об этом Леверу… Он обратится ко мне в случае необходимости… Вот такие дела, старина.
Франсуа смотрел на него, сдерживая улыбку.
— Нужно переговорить с Бонифасом. Если это будет дело о безответственности, то со своей стороны я беру медиков, которые будут приглашены экспертами.
— Бебе не безумная. Не старайтесь, Жалиберт. Вы увидите, всё образуется. Работа продолжается? Клиника строится? Извините, но уже время делать процедуры.
Он протянул руку и позвонил. Тихонько постучавшись в дверь, вошла сестра Адони.
— Вы звали?
— Можно начинать процедуры, сестра. Если санитар свободен…
Он торопился, чтобы процедуры были закончены, торопился остаться в палате один, в этой чистой комнате с выходящим во двор окном, в холодных простынях, с пустым телом и слегка притупленным уколом умом.
Он так торопился опять мысленно побыть с Бебе, что едва дождался ухода Жалиберта. С трудом заставил себя произнести: «До свидания!». Его глаза были закрыты. Он чувствовал как его раздевали, как переворачивали, как делали процедуры.
— Вам больно?
Он не ответил. Он был далеко. Может ему и было больно, но это не имело значения.
… Гостиничный номер с огромными окнами и сияющим белизной балконом, откуда открывался вид на набережную Круазетт, на весь порт в Каннах, заполненный лодками и катерами разных видов, и безбрежную синюю даль, по которой сновали моторные лодки, был скорее похож на комнату во дворце.
Феликс и Жанна выбрали Неаполь.
Скорее из приличия и простого человеческого уважения, братья совершали свадебные путешествия отдельно. Кто знает, не было ли это ошибкой?
Ночная поездка в спальном вагоне. Полный мимоз вокзал. Ожидающий их швейцар в гостинице:
