Раскалывали чурки «как сахарок»: с первого раза. Рисовались друг перед дружкой силой и меткостью ударов. Сложили под навесом жёлтую душистую поленницу на загляденье.
Медсестра Люда (процедурная и хирургическая в одном лице) незлобиво подколола-позавидовала:
– Небось, мне так прытко не помогают. То ли дело, молоденькой да хорошенькой.
Для Ани Люда стала маяком, путеводной звездой. Ангелом-хранителем и опытным вперёдсмотрящим в её первых санитарских шагах.
Вот стремительно прошёл молодой, воображающий о себе хирург. Он всегда ходил стремительно, так что полы халата крыльями разлетались, и овевало ветерком лицо. Сухо, неприязненно бросил на ходу Ане:
– Почему у вас больная П. до сих пор не помочилась?
– Я не…
– Чтобы через полчаса больная П. помочилась.
Больная П. – очень корпулентная женщина. Её кровать округло возвышалась посреди прочих коек как большой холм. У Ани до сих пор ныла спина после перекладывания больной П. с каталки на кровать.
Она вокруг неё только что в шаманской пляске не кружилась, в бубен не била. Беспомощно умоляла:
– Ну, миленькая, поднатужьтесь! Пожалуйста, пописайте! Мне за вас попадёт, а вам придётся катетер вводить.
Та только колыхала телесами, жалобно стонала и закатывала глаза. Люда посмотрела-посмотрела на их мучения. Сжалилась:
– Эх, практика! И чему вас в институтах учат?
Принесла из буфета старый облупленный чайник, соблазнительно зажурчала между мощных чресел тонкой струйкой в судно. Ласково, как маленькой, зазывно пела-приговаривала: «Пис-пис-пис!»
Через минуту зажурчал ручеёк: сначала слабенький, потом всё мощнее. Больная П., опорожнившись, сладостно охала и стонала. Аня, боясь расплескать, несла в вытянутых руках тяжёлое тёплое судно в уборную – как драгоценность, как живое существо.
Когда за окном накрапывает дождик и гнутся под ветром ели – в больнице по вечерам зажигают свет, становится умиротворённо и уютно. В мужской палате режутся в карты, читают книжки и травят байки. Непрестанно деловито снуют в курилку и обратно.
Если заходит разговор – то на масштабные, глобальные темы – на меньшее не распыляемся. Сегодня обсуждают запредельные цены на лекарства. Во всемирном заговоре фармацевтов против всего человечества мужская палата давно не сомневается.
Химики-алхимики, очколупы в чистеньких халатиках. Выводят в своих лабораториях невидимую гадостную дрянь: бактерий, микробов, грибков разных. Закаляют их, делают устойчивыми к лекарствам, к внешней среде. Фасуют в спичечные коробочки – и с курьерами, под видом туристов, развозят, сеют по всему белому свету. Вот так встанут незаметно в людном месте, где-нибудь в метро в час пик – и вытрясут из коробочки: фу-у-ур!
Мужикам почему-то особенно нравится идея со спичечными коробками – как тары для перевозки микробов. «Заглянет таможенник в коробочку – кусочек мяса, ну кусочек. А там, если под микроскопом – ангидрид твою медь! Смерть кишит…»
– Это хлебушек для них. Фармацевты тоже кушать хотят, – подзуживает, подливает масла в огонь главный палатный смутьян и зачинщик – щуплый черноглазый мужичонка по фамилии Федоскин.
– Карданный вал им в одно место! – ругаются мужики. – Больно аппетиты у них людоедские! Расплодились как вошки лобковые: аптека на аптеке сидит и аптекой погоняет. Только вывески разные: «Дорогая аптека». «Очень дорогая аптека». «Надо бы дороже, да некуда».
– Мужики, кому клизма с ромашкой назначена? – заглядывает в дверь Люда.
Разоблачитель мировых заговоров Федоскин суетливо соскакивает с койки. Подтягивая штанишки на ослабшей резинке, спешит в малую процедурную.
В мужской палате, под взглядами двенадцати пар глаз, Аня чувствует себя неуютно. У них одно на уме, как презрительно говорит Люда.
Как раз час вечерней уборки: Аня гремит ведром с водой, шмякает шваброй, шурует под койками и тумбочками. Велит поджимать ноги и без надобности не шастать, пока не высохнет. Не хватало ещё поскользнуться на мокром полу и получить травму в стенах больницы.
Входит Аня в палату:
– Добрый вечер, граждане! Чем занимаемся?
– Любовью, Анечка, любовью! – страстно выдыхает долговязый остроносый парень с соломенными волосами, похожий на Джека Соломинку. Руки у него пухло, толсто забинтованы, будто засунуты в белоснежную муфту. Неудачно разводил костёр, плеснул бензинчику…
