Проповедь давно закончилась. Наташа шла пешком по пустеющему городу и не знала, что ей нужно делать. Она знает Пророка, она видела его когда-то так близко. Миллионы женщин и девушек отдали бы все, чтобы оказаться с ним рядом. Они бы не упустили эту возможность. А сейчас ее и Илью разделяет пропасть. Или нет?
Наташа добралась до дома, но так и не смогла прийти в себя. Она сидела за крохотным, еще школьным письменным столом, на котором теперь громоздился подержанный компьютер, в своей маленькой комнате и тупо смотрела на белый лист бумаги перед собой. Вдруг из глаз полились слезы. И Наташа начала писать.
«Рио отдыхает… Всю прошедшую неделю пульс сексуальной жизни планеты бился в Москве».
Она писала, видя перед собой потные мужские и женские спины, цвет которых менялся по нескольку раз за секунду, спокойные, кричащие, улыбающиеся лица, слипшиеся волосы, бритые черепа, колыхающиеся груди, лоснящиеся бедра, мелькающие руки.
Наташа писала ручкой на бумаге, хотя рядом стоял компьютер. Она переживала то состояние, которое, наверное, называется вдохновением, и ей некогда было ждать, когда оживет монитор, сменятся картинки и откроется нужное окно.
«Десятки тысяч людей приехали в город, чтобы принять участие в празднествах чувств и плоти, сливающихся в одно сплошное феерическое шествие, в карнавал желаний, в парад страстей, раньше скупо, капля за каплей сочившихся, а теперь фонтанирующих из глубин подсознания двуногих серых созданий, ежедневно окружавших нас. А в эти дни стало ясно, что все они созданы по образу и подобию греческих богов. И, сбросив лохмотья комплексов, мы узнали друг в друге богоподобных героев, привлекательных в своем уродстве сатиров, страшных карликов и несуразных гигантов, речных нимф и бесстыжих русалок, героинь и героев Рубенса, вдруг шевельнувшихся, сошедших с полотен и закрутившихся в конвульсиях, которые должны были означать танец.
Любой, пришедший сегодня на Праздник либидо в „Олимпийский“, мог увидеть анимацию полотен художников эпохи позднего Ренессанса. Биологический вид под названием „голая обезьяна“ выглянул из-под неумело напяленной самозваной маски „человек разумный“. Он увидел свое отражение в тысячах любопытных глаз подобных себе и не понял еще, как относиться к увиденному. Зрелище его заворожило и покорило, пронзило душу и огромной занозой застряло в подсознании. Но какова бы ни была последующая реакция узнавания, будь это очарование или отвращение, мы уже никогда не станем такими, какими были прежде. Вся разница будет состоять в том, как мы назовем то, во власть чего будем отдавать себя все больше и больше — грязный разврат или божественный акт творения, адские печи или райские кущи.
Десятки тысяч людей, ждавших этого праздника, стали сердцем небывалого действа: они приехали из Европы, Африки, Азии, Америки и Австралии. Сотни тысяч людей вылезли из своих берлог, чтобы посмотреть на незабываемое шоу, и стали его главными исполнителями. Миллионы людей увидели воочию то, что видели в смутных грезах, в чем стеснялись признаться себе и старались забыть, опасаясь прослыть извращенцами. Эти миллионы опалены дыханием биологического вулкана человеческих страстей, извергающихся из бездонного жерла жизни, древнего, как бактерии, и юного, как липкая распускающаяся почка.
И этот вулкан грозит стереть с лица земли ту ханжескую цивилизацию, то противное естеству мироустройство, которое еще вчера казалось всем нам единственно возможным, а сегодня кажется тесным, как собственные детские брюки. Этот вулкан мощнее, чем тот, который похоронил Помпею, а его исполненный жизнью пепел станет плодородной почвой для того неведомого, что последует дальше…
Но откуда это в нас, откуда это в мещанской Москве, в общинной России, прятавшейся в сарафаны и многочисленные, как капустные листья, юбки, и в „плат узорный до бровей“?
Может, истоки надо искать в ночных клубах для секс-меньшинств или иностранных студентов, где с недавнего времени принято танцевать голышом? Или в песенках, которые кажутся сейчас наивными, если кому-нибудь удастся их вспомнить: „Секс, секс, как это мило, секс, секс без перерыва…“ А может быть, в представлениях наших родителей о далекой загнивающей Америке, где „царят секс и насилие“. Или в знаменитом крике, полном негодования или сожаления: „Секса у нас нету!“ А может быть, семена того, что вырвалось в эти дни на поверхность, зрели тогда, когда наши далекие предки праздновали ночь на Ивана Купалу?
