— Идея хорошая. Только, думаешь, нам дадут здесь пообщаться?
Шустер наклонился к Терещенко:
— А мы сбежим.
— И куда?
— Есть куда. Ты согласен?
— Давай.
В этот момент к ним подошел академик-эмигрант и пригласил в зал, где начинался фуршет.
— Нет, не могу. Работа ждет, — ответил Шустер.
— А вы, Виктор Иванович? — спросил академик у Терещенко.
— Мы сейчас в Комитет едем, — ответил за него Шустер.
— Да время-то восьмой час. Какая работа?
— Нет, нет и нет. Сами знаете, сколько у нашей конторы сейчас дел.
— Что ж, — академик заметно погрустнел, — работа прежде всего.
Выходя из здания Академии Шустер предложил Терещенко ехать с ним в одной машине.
— И куда мы? — спросил Виктор Иванович старого друга.
— Есть у меня один кабачок. Тихо, мирно, хозяин свой человек, выделит нам комнату, так что беспокоиться нечего.
— А дорого там?
— О деньгах не волнуйся. Я приглашаю.
— Неудобно как-то, — засомневался Терещенко.
— Для нас там бесплатно. Серьезно.
Они знали друг друга почти двадцать лет — с начала перестройки. Тогда Шустер был комсомольским вожаком и работал в Московском комитете комсомола, а Терещенко курировал его со стороны партийных органов. В начале девяностых Терещенко как-то сразу выпал из политической жизни, в то время как его младший товарищ сумел лучше приспособиться к новым реалиям. Шустер прочно держался вторых ролей, работая то помощником, то советником, то заместителем у политических фигур первого эшелона. Терещенко по старой дружбе помогал Шустеру связями, которых у него было намного больше, чем у более молодого друга.
Последние годы Шустер работал с Маковским, прикрывая тылы патрона — заведовал Фондом, через который шли деньги шефа. Когда Маковский укрепился на вершине политического Олимпа, он потянул за собой Шустера, посадив его в кресло председателя Комитета, который обещал стать самым могущественным органом российской власти. Сразу понадобились свои люди на ключевые посты, и Шустер позвал «на Москву» своего старого друга. Не столько потому, что считал его большим идеологом, сколько потому, что был уверен — Терещенко его не предаст.
В машине они старались не говорить о делах, но разговор постоянно сползал именно на работу. Тогда они начали расспрашивать друг друга о старых знакомых. И, перебирая имена, доехали до места.
Водитель Терещенко ехал за машиной Шустера и, когда они остановились у входа в небольшой ресторанчик, припарковался рядом с ней.
Хозяин сам вышел им навстречу и проводил в комнату, посередине которой стоял накрытый на четверых стол.
— С нами еще кто-то будет? — спросил Виктор Иванович.
— Да нет. Это к нам девушки подъедут. Так, чтобы скрасить компанию. Хотя, если хочешь, можем их взять и — ко мне.
— Нет. Это уже не для меня.
— Ты просто не знаешь. Ведь как говорят: если человек знает, чего он хочет, значит, он или много знает, или мало хочет.
— Да нет, я действительно…
— Ладно, когда они еще подойдут.
Сколько Терещенко помнил Шустера, тот всегда был холостяком и всегда был рад рассказать о своих победах, смакуя самые интимные подробности. Терещенко не слишком верил этим рассказам, хотя как-то они оказались вместе на одной конференции в Сочи и Шустер все вечера проводил в компании двух молоденьких девушек.
Шустер считал, что еще вполне может пользоваться интересом со стороны женщин. Однажды женившись, он не смог прожить с женой и полугода. После разъезда с ней он уже не предпринимал таких попыток и называл себя убежденным холостяком. Не то чтобы он бегал за каждой юбкой, но и не упускал возможности сделать многозначительный комплимент какой-нибудь девушке, его помнили все секретарши, с которыми ему приходилось общаться. Во время отпусков и летом на пляже он чувствовал себя если не двадцати, то тридцатилетним, не слишком назойливо ухаживая за двадцатилетними девушками. Профессионалками он брезговал искренне, считая, что и сам еще способен вызвать симпатию, не прибегая к помощи денег. По этой же причине он никогда не демонстрировал свое общественное положение. На пляжах ему нравилось представлять себя эдаким Гарун аль-Рашидом, и потому он старался поддерживать себя в форме, занимаясь по утрам спортом. Так продолжалось до тех пор, пока однажды за спиной он не услышал шепоток: «Старый козел».
