Познание смыслов. Избранные беседы - страница 57
Кроме двух верхних классов, которые немножко от «массовки», от массового общества чуть-чуть укрылись, оттянулись за кулисы. Просто раньше мы видели, условно говоря, попов и знать на переднем плане как истинных хозяев, а сегодня они ушли за кулисы, выставив вперёд себя своих собственных лакеев, швейцаров, одев их в костюмы больших политиков.
Так вот, сегодня у нас есть большой класс офисного планктона, называемого так, то есть те люди, которых раньше назывались служащими, а сегодня они работают в офисах и что-то такое при этом делают, и есть, допустим, класс каких-то производителей…
Есть бесчисленные «оказатели» услуг, начиная от адвокатов и кончая парикмахерами, которые производят в общем-то очень значительную долю ВНП, а производство выведено туда, где оно стоит по себестоимости копейки, – в третий мир. Но дело даже не в этом – дело в том, что сегодня социальное положение человека на Западе очень неустойчиво. Мы уже об этом говорили. В наши дни можно вчера быть тем же самым служащим, офисным планктоном, потом вдруг внезапно превратиться в олигарха, потом в зэка, потом в политического беженца, а потом внезапно умереть в ванной. И это серьёзно характеризует положение сегодняшнего человека, который поднимается и бросается вниз колесом фортуны.
И в зависимости от того, сколько людей в данный момент оказывается внизу, сколько вверху, – в разные времена преобладали разные процессы: социальные лифты над «дауншифтингом» или «дауншифтинг» превышает социальные лифты. Но человеческая сущность теперь уже явно не определяется этим социальным статусом. Если ты сегодня, допустим, комсомольский работник, завтра олигарх, то кто ты на самом деле? Это же ничего не определяет. Ты люмпен, чандала, или ты воин, или ты несостоявшийся поп, или ты вообще как бы никто – некий ноль, человек без свойств? Во всяком случае, ссылаться на классовое противостояние, классовую солидарность становится сложно. Но вместе с тем понятно, что есть «макроделение». Есть некий принципиальный «верх» – как Арктика, которая, сколько бы она не подтаивала, всегда есть как некая шапка снегов и льдов, которых ничто не возьмёт – ни революции, ни войны, – это шапка снегов будет на Северном полюсе. И некая Антарктида, которая живёт в своих фавелах, гарлемах и которую тоже ничто не возьмёт, какие бы там социальные улучшения, прогресс ни происходили, есть огромный массив вот этого «льда» внизу, который составляет вечно нищих. А между ними идёт флуктуация вверх-вниз.
Новый интернационализм обращается не к этим людям, которых колесо фортуны гоняет через экватор к «Арктике» или «Антарктике», не к шапке наверху и не к шапке внизу. Новый интернационализм обращается к тем, кого мы можем назвать aliens, «чужие». Чужие, лишние на пиру жизни. По-арабски это называется красивым словом «гураба». Я помню, что Ю. Арабов сделал такой интересный фильм, сейчас его забыли: «Гураба», «Чужие». Это aliens. Как бы не совсем инопланетяне – это то, что называлось в Средние века desdichados, то есть «лишённые наследства». Это те, кто являются лишними, «лишние люди», – тема в русской литературе, русскому читателю она знакома. Но тут планка повыше, чем у Печорина. То есть «лишние люди» – это не те, кому нечем заняться, не те, у кого нет дела, даже наоборот – дело-то у них весьма и весьма есть. Это лишние люди, которые не встраиваются, по своему формату, в сложившийся порядок. Они могли бы, конечно, капитулировать перед ним, устроиться дворниками или офисным планктоном, делать какие-то деньги, заводить семьи, но по своей структуре, по своему темпераменту, психологии – они не способны этим заняться. Это вечно «младшие сыновья». Это так называемый слой пассионарной молодёжи, которая есть всюду и во всех нациях. Они есть среди французов, даже среди шведов, как ни странно. Больше всего, конечно, их среди мусульман, но это не значит, что их нет среди немцев, англичан и так далее. Это интернациональный слой. «Младшие сыновья», «лишние люди», «лишённые наследства».
