Льда больше не оставалось нигде, снега тоже, даже в самых глухих и затененных местах в лесу, но вода в озерах и прудах, в ручьях и речках, когда мы бултыхались в нее, разгоряченные, едва дыша, была по-прежнему ледяная, и Гленда каждый раз велела мне класть ей руку на грудь, туда, где колотилось и скакало ее сердце, будто готовое вырваться наружу, покамест, наконец, не утихало, едва ли не замирая вовсе под действием холодных озерных вод.
- Смотри не уезжай отсюда, Джо Барри, - говорила она, провожая взглядом облака. - Какая у тебя здесь благодать!
Я поглаживал ее по колену, проводя пальцами вдоль шрама с внутренней стороны; ветер трепал ей волосы. Погодя немного, Гленда закрывала глаза, руки и ноги ее, несмотря на жару, покрывались мурашками.
- Это уж не извольте беспокоиться, - отвечал я, в очередной раз прикладываясь к кружке. - Меня клещами не вытащишь отсюда, уж это будьте покойны.
И думал о ее сердце после бега, как оно скачет и бьется в своей маленькой клетке, словно рыбка в тесном садке, - удивительно, откуда в нем на высшей точке подъема берется столько жизненной силы...
В тот день, когда Гленда подожгла поле за дорогой против моего дома, было тихо, безветренно, и она, наверно, думала, что это не опасно, что огонь лишь пройдется по траве, не причинив никакого вреда, - и была права, просто я этого не знал. Я увидел, как она стоит посреди поля: чиркнет спичкой и нагнется, заслоняя ее руками, пока у ног ее не занялась трава. Тогда она побежала по полю к моему дому.
Я любовался, глядя, как она бежит. Не знаю, зачем она устроила пожар; я всерьез испугался, как бы огонь не перекинулся через дорогу на мой сенной сарай и даже на дом, но все же не так, как испугался бы в другое время. Был последний день перед отъездом Гленды, и больше всего я просто радовался тому, что вижу ее.
Она взбежала на крыльцо, забарабанила в дверь и вошла, задыхаясь, так как весь этот путь пролетела на предельной скорости. Огонь, даже в безветрии, быстро распространялся по пересохшей траве, и там, куда он еще не дошел, выпархивали из травы краснокрылые трупиалы и видно было, как удирают через дорогу ко мне во двор болотные кролики и полевки. Широким шагом пронесся по лугу лось. Густо валил дым. Близился вечер, еще не совсем стемнело, но до темноты оставалось недолго, и Гленда за руку потащила меня из дома, вниз по ступенькам, назад на горящее поле, к пруду на дальнем его краю. Пруд был большой - во всяком случае, должен был, по моим представлениям, уберечь нас от огня, - и мы рванули к нему полем, над которым внезапно поднялся ветер, ветер от пожара, добежали до пруда, скинули туфли, стянули с себя рубашки, джинсы, зашли, шлепая, в воду и стали ждать, когда огонь подступит ближе, расползется и обойдет нас.
То был несерьезный пожар, травопал, но пламя, накатывая, дышало нестерпимым жаром, обдавая нам лица раскаленным ветром.
Это было страшно.
Мы окунались с головой, остужая мгновенно высыхающие лица, плескали воду друг другу на плечи. Над нами метались птицы, кузнечики, и мыши-малютки кидались с берега к нам в пруд, где, поднимаясь на поверхность, их хватали прожорливые форели и глотали, как козявок. Смеркалось; пламя нас окружало со всех сторон. Нам оставалось только ждать, когда трава под огнем выгорит дотла.
- Пожалуйста, миленький, - говорила Гленда, и я не сразу понял, что она обращается ко мне. - Ну пожалуйста.
Мы зашли уже на самое глубокое место в пруду, где нам было по грудь, и должны были, спасаясь от зноя, то и дело окунаться в воду. На лице и на губах у нас выскочили волдыри. На воду валили, как валит снег, хлопья пепла. Огонь догорел только к ночи, лишь там и сям трепыхались еще оранжевые язычки. А так все маленькое поле лежало почернев и остывая, но ступать босиком было пока еще чересчур горячо.
Мы продрогли. Никогда в жизни я так не замерзал. Всю ночь мы не выпускали друг друга из рук, крепко держались друг за друга, потому что нас била дрожь. Я думал о том, что значит удача, счастливый случай. Думал о страхах, самых разных, о причинах, побуждающих человека бежать. На рассвете она ушла; не позволила мне отвезти ее домой, а пустилась рысцой по дороге, ведущей к Тому.
