Выйдя на улицу, Федор вовсе перестал шататься — он не был сильно пьян. С того самого вечера он держал себя в узде: не позволял себе напиваться до бесчувствия.
Лежа в кровати, он долго ждал, когда Катерина разденется и придет к нему. Она не торопилась, стоя перед зеркалом в одной сорочке, разглядывала себя с вниманием, необычным для нее. Поймав его нетерпеливый взгляд, она смутилась и задула коптилку. Он удивился, что она вдруг застыдилась его.
Катерина села на край постели, он потянулся к ней. Она перехватила его руку и положила на свой живот. Он ощутил ладонью мягкую и твердую упругость ее тела.
— Ничего еще не слышно, — шепотом проговорила она.
Он не понял, о чем она, только поразился странному голосу, каким Катерина сказала это.
— Второй месяц уже.
— У тебя будет ребенок! — догадался он.
Она промолчала.
— Почему раньше не говорила? — он убрал руку с ее живота и весь неприметно отодвинулся от нее. — Еще не поздно, можно что-нибудь сделать. Хочешь, я поговорю с Синьковым?
— О чем?
— Будто не понимаешь? Он посоветует, что сделать, подскажет — он же врач.
— Ты не хочешь его? — спросила она, и осторожно легла рядом, вытянувшись на самом краю, будто боялась прикоснуться к нему.
— Ну, на самом деле, подумай, зачем сейчас эта обуза? — спустя много времени произнес он как можно рассудительней.
Катерина не отозвалась, он слышал только ее тихое дыхание.
— Что ты молчишь? — спросил он, начиная злиться на нее.
— Спи, — сказала она. — Скоро утро.
Деревня западнее Варшавы. Шоссейная дорога перехлестнула ее надвое. На окраине — аэродром. Штаб БАО и службы раскиданы по селу. Двухэтажный панский особняк в роще занят авиаполком.
Копылов — он теперь старший лейтенант: после освобождения Варшавы многим повысили звания и дали ордена — с утра приготовился в дорогу. Накануне вечером командир автороты Проданец рассказал, что в предместье Варшавы видел безнадзорный склад — горы бумаги под открытым небом — должно быть немецкая типография располагалась поблизости.
— Вот видишь, — упрекнул Копылова начальник штаба. — А мы черт знает на каком дерьме документы составляем — стыдно подписывать. Завтра же бери штабную полуторку и крой в Варшаву. Без бумаги не возвращайся. Грузи полную машину — лишней не будет: обменим на что нужно. Да не забудь, прихвати канистру спирта — я распоряжусь — вдруг трофейщики часовых поставили — без спирта ничего не получишь.
Копылов влез в кабину. Шофер Багнюк, невыспавшийся — он в два часа ночи вернулся из штаба РАБ, куда отвозил дневную почту — с остервенением крутил заводную ручку. Мотор застучал, заскрипела разношенная от давности кабина. Багнюк запрыгнул на сидение, дал прогазовку.
Из штаба выбежал дежурный, замахал руками, чтобы не ехали.
— Что еще? — Копылов, недовольный задержкой, высунулся из кабины.
— В хозяйство Лузина заверните: раненого в госпиталь подбросить — только что позвонили.
Санчасть помещалась в пятистенном доме по боковому проулку. Их уже ждали: Шура Чабанец и Синьков вывели раненого на крыльцо. Он весь перебинтован — нос да глаза открыты. Свежая кровь проступила сквозь слои марли. Правый рукав гимнастерки отпорот, рука с накладками шин подвязана к шее. На плече внакидку брошена шинель с офицерскими погонами.
Копылов едва узнал Никитина. Тот даже не пытался храбриться.
— Отвоевался, — сказал он вместо приветствия, перекривив губы в вымученной улыбке.
— На мотоцикле выворачивал с аэродрома на шоссе — врезался в «студебеккер», — объяснил Синьков.
Никитина посадили в кабину, со всех сторон обложив подушками — полотняными наволочками, наскоро набитыми соломой.
Копылов и Шура — она должна была сопровождать Никитина до госпиталя — забрались наверх. Синьков подал Шуре новый полушубок.
Багнюк развернул машину, выехали на шоссе. Сверкающий, будто политый, асфальт изломанной чертой лег посреди ослепительных полей. Снег был неглубоким, стерня торчала из-под него. От этого зимние пашни немного золотились на солнце. В сторонах раскиданы были жалкие деревеньки; грязные расхлестанные проселки отворачивали к ним. Навстречу один за другим гнались «студебеккеры», груженные ящиками со снарядами; брезент яростно хлопал на ветру. Багнюку приходилось уступать середину дороги: на шоссе, вдали от КПП, властвовал неписаный закон: «студера» и ЗИСы принуждали водителей газиков держаться вплоть у кювета — а то и спихнуть недолго. Из-за экономии бензина — на этот счет был суровый приказ по фронту — выехав на гору, Багнюк выключал мотор, и под уклон машина разгонялась по инерции, не сдерживаемая тормозами.
