Тетя Аля присаживается на кровать к Мане, закутанной до подбородка в одеяло и пялящейся в потолок.
– Аль, откуда на потолке может быть это крошечное чернильное пятно? Что-то я его не помню, – спрашивает Маня и, достав руку из-под одеяла, тычет ею вверх.
– Какое пятно? – пугается Аля.
– Да вон, маленькое, синее.
– Да бес его знает. Мань, иди пельмешек съешь, чайку попей, – снова канючит тетка. – Смотри, весь день пролежала. Температуры-то нет?
Аля трогает рукой Манин лоб, вздыхает, достает платок из кармашка любимого халата, утирает нос и губы.
– Аль, не переживай ты из-за меня. Что я? Вольная птичка. Ни проблем, ни семьи, ни забот настоящих. Даже на работе мое отсутствие никого не волнует. Даже не звонят, что я? Где? Вон у Ритки проблемы – это да.
– Ага, думаешь ты все о Ритке. И о начальнике своем склизком. Ох, Манюша, чует мое сердце, склизкий он. Это Бог нас отвел от беды. И я хороша, старая кирюха, дитё красть вас подбивала. О-ох, наломали бы дров. О-ох.
– Задним умом все хороши. А близким людям все же надо помогать. И Нику матери вернуть!
– А она-то бы помогла тебе, красотка твоя? Кинулась, как в омут?
– Не знаю, Аль. Это неважно. Я и сама себе помочь могу с моими-то пустячными проблемами.
Маня вдруг вскидывает руки, трясет кулачками, будто кидает вызов кому-то там, наверху:
– Ну что это за проблемы?! Как до зарплаты дотянуть? Что к ужину купить? Пуховик в химчистку сдать, а ботинки – в починку? Шестьсот рублей за набойки… Что у меня за жизнь, что даже проблем в ней не может быть? Как у инфузории. Проболтаюсь между дурацкой работой и съемной квартирой всю свою примитивную жизнь и сгину. Никому не нужная, ничего толком не совершившая, не создавшая. Бессмысленные дни, тяжкие ночи. Тупое, убивающее однообразие. Бег ишака по кругу. И-а! И-а!
Маня в бешенстве смахивает непрошеную жгучую каплю, вздумавшую сбежать от угла глаза к уху.
Аля хватает Манины беснующиеся руки:
– А вот это ты брось! Это ты кого обидеть хочешь? Кому на жизнь жалуешься? Одинокой пенсионерке, всю жизнь свою задыхавшейся в малярном цеху за копейки? Это ты брось, бессовестная!
Тетка встает с дивана, с силой укладывает Манины руки под одеяло, подтыкает его, чтобы было поуютнее.
– Отоспишься, киношку посмотрим мы с тобой, Тосик нам завтра вкусненького привезет, и все наладится. И у Ритки твоей наладится. И Супин выкрутится – уж будьте любезны. Главное, доча, не сметь отчаиваться. Не сметь! Тебя вон Трофим любит. Да за такой любовью на край света бегут, а ты ручками тут крутишь, пятна на потолке проклинаешь. Э-эх… Грех это, Маша.
Тетя Аля с нежностью и болью смотрит на Голубцову.
– И потом… у тебя есть я. Я-то что же, совсем не в счет?
Она лезет дрогнувшей рукой в кармашек за платочком, но достает мятый фантик от карамельки. Вечно эти фантики она распихивает куда ни попадя…
– Алечка, ну что ты такое говоришь? Без тебя бы я просто сгинула в этой Москве. Ты иди сама отдыхай. Просто я изнервничалась, – Маня поворачивает к ней виноватое лицо.
– Ну вот и ладно, Манюня. Вот и хорошо. Пойду чайку нам вскипячу.
– Только чайку, без добавок! – кричит ей вслед Маня привычным командным тоном.
Кажется, она снова проваливается в полудрему, где перемешаны явь и сон. Слышно, как Аля смеется и вроде бы с кем-то здоровается. А на потолке крошечное пятно расцветает огромным цветком – синим тюльпаном.
«Таких ведь не бывает? Нет, Полкан мне достал. Он может. Он все знает, все просчитывает и может творить чудеса», – думает Маня, или кто-то шепчет ей это. Запах одеколона мешается с автомобильной гарью. Как же тепло и мягко в снегу. И пахнет хорошо, ЕГО запахом. Не нужно! Колется! Репейник злосчастный…»
Маня просыпается. Вылезшее из подушки перышко колет ей щеку.
Маня поднимает голову – за дверью в полоске света какое-то движение, шепот и… запах. Еле уловимый запах сладкого и терпкого одеколона.
«Дожились. Галлюцинации», – в ужасе думает Маня и садится на кровати, отпихивая жаркое одеяло.
Но нет, кажется, за дверью устанавливается тишина, свет в коридоре гаснет, и никаким Супиным не пахнет в помине.
«Неужели Тосик снова явился? Вот неугомонный умник. Нет моих сил выслушивать его вздохи. Пойду шугану…»
