– Нет, ребенка мы изымем. Это уж я себя знаю, – бормочет Трофим, подпихивая подушку под щеку и хлюпая губами.
– А вот что с этим «супчиком» делать – вопрос. Не выношу трусов. Впрочем, Мария снисходительно завтра назовет это осторожностью. О, боги, женское сознание иллюзорно и податливо. Фантазии, капризы и вечные компромиссы. Что же! Пусть так. Я готов служить и безответно, «как дай вам Бог любимой быть другим… супчиком…» Ах, если бы все повернуть вспять… Возродить наш НИИ, а там – кандидатская, экспедиции… Эх, дороги мои – пути горемычные… Эх…
До блеклого рассвета перебирает свое прошлое Тосик. Вспоминает покойницу-маму и ее пухлые нежные руки. Институт. Кафедру геохимии. Мечты о небывалых открытиях. Например, нового источника энергии, вытеснившего нефть. Мечты о славе… Смешные детские стремления. То ли дело – дорога: манящий горизонт, которого не догнать, свобода, умные книги вслух, в проигрывателе.
Седов морщится, кряхтит, втягивает живот, делает дыхательную гимнастику и трет руки от запястий к локтям. И снова вспоминает, и планирует, и представляет Маню в розовом платье с атласной лентой…
А тетя Аля, утопая в трех подушках на своей кровати, ни о чем волнительном не думает. Она едва успевает преклонить голову, стянутую сеточкой для волос, и сразу погружается в глубокий здоровый сон.
В нем длинноногая восхитительная Ритуся вышагивает по кухонному столу, а тетя Аля, завороженно глядя на безупречные мраморные щиколотки, вопрошает у зрителей с противоположной стороны сцены-стола:
– Если бы у меня были такие ноги, Манечка, как ты думаешь, могла бы моя судьба сложиться иначе?
Но Маня лишь смеется над теткой и ничего-то всерьез не отвечает…
Ровно в половине восьмого Маню будит привычный скрип пружин. Вот уже полгода Голубцова не заводит будильник: просыпается по будням вместе с верхними молодоженами. 35 судорожных качков кровати (иногда – 30, зато иной раз – целых 50!) – Маня тупо подсчитывает чужие победы. Затишье. Шлепки босых ног к окну, грохот фрамуги. Он, взбодренный и удовлетворенный, курит. Она топает в ванную. Маня пережидает, пока стены санузла перестанет сотрясать свирепый рык: молодуха чихает раз двадцать, не меньше, будто в таз бьет.
Вот сколько раз Маня встречала в подъезде эту субтильную шатеночку с виноватым личиком, столько раз дивилась: откуда в ней берутся голосище и остервенение? Что так на нее действует? Шампунь, вода, ранний секс?
– Хоть бы забеременела она, что ли, – время от времени жалуется Маня за завтраком тетке на «верхнюю».
– Все в руках Божьих, – замечает Аля и мягко подводит к тому, что и Мане пора бы уж задуматься о будущем, о детках, любящем муже…
Думать о Тосике Мане смешно.
– Глупости, теть Аль! Не хочу я замуж. Хочу в кругосветку.
– Ох ветрогонка… – с нежностью говорит Аля, любуясь Маней.
Она считает эту пышущую здоровьем и силой, румяную, белозубую, неунывающую и покладистую девушку лучшей суженой своему замечательному, но невезучему племяннику. «Она так похожа на актрису Целиковскую в молодости!» Из уст Али это звучит высшей похвалой.
– Мань, кто это там у вас блаженствует? – хмурится Ритуся, разбуженная пением пружин с потолка.
– Да два бледнолицых. Посмотришь на них и поверишь, что детей в капусте находят. Однако внешность обманчива. Каждое утро разминаются. Во! Время истекло. Пора на работу.
– И все? – разочарованно потягивается Ритуся.
– Хорошенького понемножку. Впрочем, у нас и этого добра не наблюдается.
– И не говори… – Маргарита зевает, и вдруг на нее обрушиваются воспоминания вчерашнего дня. Она бессильно откидывается на подушку. Вставать ей категорически не хочется. Хочется помереть на Манькином незатейливом белье в аленький цветочек.
Супин также пережидает приступ скрипа сверху и прислушивается к себе. Решение, решение… Да, похоже, он готов к решительным действиям. Готов! Павел Иванович откидывает одеяло, надевает очки, осматривается. Вчера он не видел ничего, кроме ненавистного и прекрасного лица Кашиной. Да, здесь вполне миленько, чистенько, убого. Бежевый коврик из перестроечных времен на полу, его близнец – на стене. Обои в полоску подклеены в одном углу скотчем. Яркие новенькие пледы на креслах. Престарелое алоэ на окне. Тоска… Супин одевается и, нацепив привычную строгую маску, выходит «в люди».
