— Тебе поджигать, — сказала Пегги Марте. — Мне не справиться в этих чертовых перчатках.
— Будет сделано! — пробормотала Марта. — Она протянула двойной фитиль, принесенный с собой, Дженкинсу и начала отвинчивать шурупы на казенной части орудия.
— Я, конечно, всего лишь капитан этого корабля, но позвольте поинтересоваться, что здесь, черт побери, происходит, — раздался ледяной голос.
— Собираемся пустить в пляс эту штуковину! — радостно отозвался Дженкинс.
Я отвел взгляд от самодельной ракеты и увидел Сандру и Листауэла, стоящих вместе в машинной рубке, глядевших на нас с порога. Сандра была взбешена. Листауэл выглядел просто заинтересованным.
Палец Сандры уперся сначала в Пегги, потом в меня:
— Скафандры… Вы что, были снаружи?
— Нет, — отозвалась Пегги.
— Не волнуйтесь, шкипер, — вставил Дженкинс. — Мы не потеряли кислород. Мы запечатали кормовой отсек, прежде чем Пегги и Питер начали работать, и применили помпу…
— Но вы продырявили обшивку! — в гневе воскликнула она.
— Только маленькую дырочку, — возразил док.
— Это уж слишком. Всего две недели в космосе, а вы уже охвачены космическим безумием. Прожигаете дыры в обшивке, рискуете нашими жизнями. Вы что, спятили?
— Нет, — заявил Дженкинс. — Когда ты все поймешь, то очень обрадуешься.
— Обрадуюсь? Очень может быть. Стану кататься по палубе в полном экстазе. А потом выпущу из вас кишки и выкину в открытый космос без скафандров. Да я…
— Будь благоразумна, Сандра, — взмолился Листауэл.
— Благоразумна? Да я само благоразумие! Все эти офицеры должны выполнять свою работу вместо того, чтобы участвовать в этом фантастическом акте саботажа…
— Сандра, — остановил ее я. — Я могу все объяснить.
— Ты? Да ты просто бесполезный щенок! — я с ужасом увидел в ее руке пистолет. А ну-ка, все вон отсюда. Это приказ. — Она повернулась к своему спутнику: — Командующий Листауэл, как капитан этого судна я прошу применить меры к этим мятежникам.
— Но… — начал я.
— Бросьте все ваши занятия и шагайте отсюда! — взревела она.
— Лучше сделать, как она велит, — выдохнула Пегги. Она подняла свой сварочный аппарат.
— Но, пожалуйста, шкипер, позвольте объяснить, что тут происходит, — умолял Дженкинс, поворачиваясь к блоку питания, к которому был подсоединен сварочный аппарат.
— Нет, — жестко ответила Сандра.
— Но… — прошептала Пегги, и ее голос пресекся.
Раздался резкий щелчок выключателя, вспыхнула горелка. Я понял намерения Пегги, но слишком поздно. Пока я пытался вырвать инструмент из ее рук (Но почему? Почему?), металлическая оболочка взрывателя раскалилась докрасна.
Я скорее почувствовал, чем услышал глухой звук взрыва…
Ее тело рядом с моим было теплым и упругим, но в конце — почти необузданно жадным. Такая яркая вспышка ощущений, казалось, тянущаяся бесконечно, а потом долгое погружение в блаженнейший сон.
И еще…
— Сандра… — начал я, пока мои глаза еще не встретились с ее лицом на подушке.
Она резко повернулась, приходя в сознание, а затем холодно уставилась на меня:
— Что такое, Питер? Я полагала, что…
— Не знаю, Пегги, — пробормотал я. — Не знаю.
«Не знаю, но помню, — подумал я. — Но что же все-таки я помню? Какой-то дикий безумный сон о другом корабле, другом световом паруснике, где Сандра была капитаном, я — офицером по снабжению, а Ральф — своего рода чужаком. В том сне я был женат на Сандре и потерял ее, а потом пытался вернуть ее с помощью Пегги. Там еще что-то было связанное с ракетным топливом…»
— Так в чем дело, Питер? — резко спросила она.
— Сон, — нашелся я. — Должно быть, я видел сон.
Я отстегнул эластичные ремни, пристегивавшие нас к кровати, и выскользнул из нее на середину каюты. Огляделся, замечая все детали, освещенные скудным светом, пытаясь вернуться к реальности, нашей реальности. Все так знакомо, так старо. Призраки тех, кто жил здесь, кто любил и ненавидел, поколение за поколением, пытались разговаривать со мной. Это Фермопилы. Это мир, который ты всегда знал и всегда будешь знать…
И такой незнакомый.
И Пегги.
Я повернулся посмотреть на нее, лежащую на кровати, все еще пристегнутую ремнями, такими белыми на ее золотисто-смуглой коже. Она-то вполне реальна. Красота ее обнаженного тела была частью моих воспоминаний — всех воспоминаний.
