Он чрезвычайно быстро определялся в любви и ненависти, иногда, как мне казалось, и то и другое отправляя по неверному адресу. Но равнодушие ему не давалось. Наши отношения быстро и незаметно для меня сложились в дружеские, в той мере, конечно, в какой можно говорить о дружбе между людьми, сидящими по разные стороны редакторского стола, разница в возрасте у которых к тому же почти двадцать лет.
В тот день, протягивая мне из кресла папку с рукописью, Р.П. сказал: «Вот, написал тут повестушку. Почитайте».
«Повестушка» называлась «Книжка про Гришку». Даже на фоне высокогорной погодинской прозы – одна из самых высоких и блистательных вершин.
Ума не приложу, какие замечания и предложения могли появиться у меня в ходе работы над рукописью. Но они были.
До того мне уже приходилось работать с авторами – очень нервный процесс. И сейчас стоит в ушах чье-нибудь: «По живому режешь!» А и правда, по живому. Сколько дней и ночей ушло у автора на приноравливание одного слова к другому. И вот приходит чужой человек, пачкает страницы своим карандашом, требует переделать, убрать. По какому праву? Хорошо, если с искренним желанием текст улучшить, хорошо, если по праву ума, вкуса, а то ведь бывает, что только по праву должности. Многие перед редактором заискивают, некоторые пытаются вступить в криминальные отношения. Однажды обнаружил в папке взятку в размере ста рублей. Пришлось потратиться, чтобы отправить деньги обратно переводом. Дальнейшая работа с автором не сложилась.
Вообще, отношения советского автора и советского редактора редко бывали искренними. Даже для самого талантливого, знаменитого, амбициозного автора редактор – вроде начальника. Мало ему доверия, и очень много от него зависит. В числе этого «много» каждый назовет свое, некоторые – деньги.
Помню эпизод, происшедший с прозаиком Т. – человеком способным и достаточно известным. Он написал неплохую повесть, но принес в редакцию рукопись сырую – торопился попасть в план. Остроумие тонуло в многоречивости, динамика сюжета тормозилась многочисленными отступлениями. Надо было сокращать.
У Т. и без того были глаза выброшенной на берег рыбы – белесо удивленные и обиженные. Сейчас они превратились в сплошную муку и жалобу. Я ему искренне сочувствовал – каждому автору больно, когда правят его текст. И вдруг услышал: «Вы у меня уже рублей триста из кармана вынули!» Оказывается, все то время, как мы, по моему разумению, совершенствовали текст, Т. подсчитывал убытки.
И вот мы сели с Р.П. для работы над моими замечаниями. Вернее, сидел я, он нервно ходил по редакции, сверкал одним, обращенным ко мне глазом, и поглаживал бороду. «Вот это», – говорил, например, я и зачитывал текст. «Ну, и уберем, правильно. Лишнее, лишнее, убирай!» – подбадривал он меня. «Вот», – продолжал я и снова зачитывал. «К черту!» «Р.П., здесь что-то не так. Сам не пойму. Посмотрите». «Дай-ка». Мы поменялись местами.
Погодин правил рукопись часа три. Его несло, вернее, он просто работал, произносил исправленное вслух, проверяя на мне. Мои карандашные пометки были хворостом, на который набросился его огонь. Правились уже и те страницы, на которых карандаша не было вовсе. На последнюю исправленную страницу он посмотрел, прищурившись, как смотрел потом на свои картины: «Так, кажется, ничего. А? Как ты думаешь?» Довольный, почти счастливый.
Вот и весь урок: для мало талантливого автора редактор – принуда, зануда и шакал, для талантливого – катализатор и радостный помощник.
Пришла пора верстки с правкой техреда. Техреду и автор и редактор подчинялись беспрекословно: на этой странице две строчки убрать, на этой три прибавить. Сейчас, когда все делает компьютер, в эту варварскую технологию трудно поверить. Работа необременительная, но скучная: разбиваем на абзацы, сводим абзацы, дописываем, вычеркиваем. Вдруг Погодин смотрит на часы: «Ой, я же опаздываю на выступление. Ну, тут осталось всего две строчки дописать. Сделай сам, пожалуйста, а я пойду детям сказки рассказывать».
«Книжка про Гришку» – почти стихи. В стихах же главное не рифмы, а ритм. Как вписать две строчки, не нарушив ритма, не выпав из стиля? Что это вообще за безответственность и легкомыслие! Ведь потом поправить будет уже ничего нельзя: сегодня текст уходит к техреду и корректору, который читает на этот раз только правленые места, завтра в типографию – под обложку и в тираж.
