Кроме того, точный инструмент, какими представляются некоторые методы, близкие к математике, точны только в пределах поставленной задачи, драгоценные особенности текста являются лишь рабочим материалом. Поэт остается неузнанным. Таким делом могут заниматься и люди, полностью лишенные поэтического слуха. Выяснить это легко, как только они, отложив инструменты, заговорят своими словами. Для них текст не горяч, он давно остыл, тут самое время ударить себя по пальцам, которые тянутся к перу. Но – профессия, каменный лик которой символизирует былую страсть. То, что у героев являлось фамилией, у них – название профессии: Мандельштам, Пушкин, Бродский. Специалисты узкого профиля.
Однако и эмоциональный подход таит в себе опасность невольно внести в чужой текст свой способ думать и воображать, свой опыт, то есть впасть в субъективность и произвол. Об этой опасности предупреждают обычно при изучении этноса. Как бы тщательно мы ни реконструировали историческую обстановку и психологию, привнесение исторически и индивидуально своего, приводящее к аберрации, неизбежно. Предупреждение не запрет, конечно, но призыв: «Осторожно!»
В сущности, каждое исследование – это реплика в нескончаемом разговоре, после которой ракурс взгляда на предмет смещается на долю градуса. Мандельштам, таким образом, по закону дальнего собеседника формирует свое сообщество, свою референтную группу. Быть может, группы, собранные таким способом, сегодня наиболее устойчивы, действенны и содержательны и пока еще не подпадают ни под какой юридический закон.
Вот, между прочим, буквальная иллюстрация к этому несколько прекраснодушному утверждению. Четыре года назад вышла книга: Осип Мандельштам «Египетская марка». Пояснения для читателя. ОГИ. Москва. 2012 (составитель О. Лекманов и другие). Замечателен способ составления книги. В Живом журнале было создано сообщество, в котором день за днем вывешивались фрагменты повести с подробными объяснениями. Они обрастали новыми примечаниями, некоторые из которых переносились в итоговый вариант книги.
А реплики каких замечательных собеседников, если продлить идею сообщества, так или иначе звучат в книге: Тынянов, Аверинцев, Жолковский, Гаспаров, Тарановский, Лидия Гинзбург, Тименчик, Омри Ронен…
6
Трагедия была далеко. Оставалось еще более двадцати лет до того момента, когда чужие люди войдут в его дом, будут ходить по выкинутым из сундучка рукописям, а потом увезут в неизвестном направлении. Девятнадцатилетним юношей он как будто предчувствовал этот момент.
Как кони медленно ступают,
Как мало в фонарях огня!
Чужие люди, верно, знают,
Куда везут они меня.
Впрочем, везли его, конечно, не в карете, а в известном всей стране «воронке», и не ночью, а уже под утро. А потом, спустя годы, везли в далекий, как оказалось, последний путь в эшелоне, набитом зеками. Главное же, в те далекие годы он еще легко доверялся этим чужим людям, легко отдавался им, как может только ребенок.
А я вверяюсь их заботе,
Мне холодно, я спать хочу.
Подбросило на повороте
Навстречу звездному лучу.
Детскость, ребячливость, потребность прислониться. Так немного ему было надо от быта. Он обещал согреться спичкой. Более злой шутки придумать нельзя, как бросив его в объятия чванливо-бесцеремонного, бесноватого режима, а потом и ГУЛАГа.
Кажется, что от одиночества и его тоска по мировой культуре, «цитатная оргия», желание вернуться в до-бытие («И много прежде, чем я смел родиться, Я буквой был, был виноградной строчкой, Я книгой был, которая вам снится»). Мольба об имени – от этого. После себя надо оставить совершенные формы. Причин этой раритетности не поняла молодая Лидия Гинзбург.
Куда никогда ему не хотелось вернуться, так это в косноязычную пустоту, в «хаос иудейский» своего детства. «Семья моя, я предлагаю тебе герб: стакан с кипяченой водой. В резиновом привкусе петербургской отварной воды я пью неудавшееся домашнее бессмертие».
Страх Бога, страх судьбы, страх смерти. На мгновенье отчаяния он готов был представить раем даже колхоз и улицу. Приодеться и истереться до облика случайного прохожего: «Смотрите, как на мне топорщится пиджак, Как я ступать и говорить умею!» Не понимал, что так распознают легче всего.
