— Да, да, — сказал я, вспомнив, что слышал и об этом.
— Так вот, он эту бомбу имел в виду. А американцы выкрали, говорят, эту бомбу, и не только бомбу, а и ее изобретателей!
— Здорово! Представляешь, теперь они их же бомбу против немцев применят!
Мы жили иллюзиями.
Меня окликнули.
Младший лейтенант Заикин галантно извинился перед Наташей:
— Простите, коллега младший лейтенант.
— Вот, а ты говоришь! — сказала мне Наташа, хотя я ничего не говорил.
— Построение дивизиона. Комдив приказал. Из корпуса будут. — Заикин говорил загадками.
Через пятнадцать минут мы стояли на площади перед кирхой. Командир корпуса называл фамилии:
— Майор Катонин.
— Служу Советскому Союзу!
— Капитан Сбитнев.
— Служу Советскому Союзу!
— Капитан Викулов.
— Служу Советскому Союзу!
— Старший лейтенант Федоров.
— Служу Советскому Союзу!
— Рядовой Ахметвалиев.
— Погиб смертью храбрых!
— Рядовой Цейтлин.
— Служу Советскому Союзу!
— Ефрейтор Протопопов.
— Служу Советскому Союзу!
— Рядовой Баринов.
— Погиб смертью храбрых!
— Сержант Кочемасов.
— Погиб смертью храбрых!
— Служу Советскому Союзу! — звучало на площади. И еще: — Погиб смертью храбрых!
И опять не было среди всех только одной фамилии — лейтенанта Соколова.
Он стоял с нами в строю, он кричал после речи командира корпуса «ура!», как и все мы. Он поздравил нас после команды «разойдись!».
А мы… Мы прятали глаза в сторону…
— Слушай, как ты считаешь, мы завтра еще проторчим тут?
— А кто его знает. А что? Случилось что-нибудь?
— Да нет. Ничего особенного. Май, понимаешь ли, так пора посылочку тряхнуть домой. Сейчас в наряд. Думал, завтра утречком…
Володя сверкал глазами и медалью «За боевые заслуги».
— Пора старичков порадовать с Берлином. И потом, как думаешь, если я за Сашку пошлю? Пока там до полевой почты сведения дойдут, а у меня, понимаешь ли, как раз на две посылки. Ему-то что сейчас… Все равно…
— Ну и сволочь же ты! — Я не выдержал. — Барахольщик! Мерзавец!
— По машинам! — донеслись до нас слова комдива.
— По машинам! — повторил Заикин.
На улицу выскочил Соколов:
— Быстро давайте! Собирайтесь! Быстро!
Мы считали, что едем за Эльбу. И верно, выехали на набережную, но возле понтонного моста творилось непонятное: наши войска двигались обратно в Ризу. Почему? Ведь там, впереди, должно состояться наступление. Там готово все, даже довольно приличная опорная сеть, над которой мы трудились трое суток. По опыту предыдущих работ мы знали: такая опорная сеть и привязка готовятся для серьезных прорывов. Что же случилось?
Ни Заикин, ни Соколов ничего не знали.
— Союзнички, — мрачно бросил Катонин во время очередной остановки.
Теперь мы двигались влево по берегу Эльбы. Риза позади. Вокруг — красиво, но, когда обстановка неясна, красота как-то не воспринимается. Крутые берега. Сосны. Песчаные холмы. Отменная дорога. Красиво! И все же…
— А что — союзники?
— Что, что! — не выдержал Заикин. — Место уступаем.
— А наступление? Наше?
— Разведка боем была. Драпанули фрицы, а там — и американцы. Теперь нашим команда: до Эльбы американцев пустить. Вот и…
Кто-то удивился.
Кто-то не расслышал.
Кто-то дремал.
Кто-то матюгнулся.
— Разговорчики! Хватит душу травить! — не выдержал Соколов, разбудив дремавшего рядом с ним Володю.
— Что? — Тот даже подскочил и пытался схватиться за карабин.
— Отдыхай, отдыхай, — мягко сказал Соколов. — Ничего. Показалось.
…Шел дождь. Низко висел туман. Гор не видно, но они где-то рядом с нами. Горы, холмы, высокие, как летом, травы. Мы промокли насквозь и в этих травах, и под дождем.
— Какая сейчас работа!
Ребята ругались. Ругались офицеры. Но дело делом: впереди Мейсен, в нем засели фольксштурмовцы.
— Что еще за Мейсен? — недоумевал Вадя. — Берлин взяли — и вдруг?
Его услышал Соколов:
— Не хныкать! И так мокро. А Мейсен, к вашему сведению, город, и немалый…
Мы выполняли функции пехоты. И не только мы — рядом артиллеристы, саперы, наводившие переправы на Эльбе, новички двадцать седьмого года, не догнавшие свои будущие части. Мы ползли вдоль дороги по прохладной мокрой траве навстречу редким выстрелам.
Сто метров. Выстрелы и разрывы фаустпатронов не стихали.
— Не стрелять! Была команда не стрелять! — басил Соколов. Он, кажется, простужен, и мы с трудом узнавали его голос.
