— Договорились.
Вдруг Заикин застеснялся совсем по-детски:
— А у тебя есть ее фотография? Покажи, пожалуйста!
— Нет.
Фотографии ее у меня действительно не было.
Зарево пожаров над Бреслау освещало обратную дорогу. Вот уже последняя тропка, и мы опять месили грязь, сокращая путь по полю.
На земле лежала убитая лошадь.
Двуколки уже не было. Видно, старшина уехал. Только лошадь — темной тушей в темноте. Блики пожаров играли на ее рыжей шкуре.
— Слушай, я весь день тебя ищу, — обрадовался Вадя Цейтлин, когда мы вернулись к своим. — Понимаешь ли, подсунули мне тут одно задание; так я хотел посоветоваться, по секрету, конечно…
— А что случилось?
— Да замполит поручил наградные писать. Мне, говорит, некогда, а тебе все равно нечего делать. Я и правда сегодня болтаюсь, как у знамени отдежурил. Вот по этому списку. — И Вадя показал какую-то бумажку. — Говорит, надо подвиги описывать, и покрасивей, а что писать, я просто теряюсь. И посоветоваться не с кем. Помоги!
Я мельком взглянул на бумажку. Почему-то первой увидел фамилию — Протопопов…
— Не знаю, Вадя! Не знаю! Пиши что хочешь! А я — спать! Не могу, дико спать хочется!..
В медсанбате, куда мы ездили с лейтенантом Соколовым, нам сняли бинты. Мне — со спины и с ноги, Соколову — с головы. Весь следующий день лейтенант, по старой привычке, без конца накручивал на палец волосы. Значит, он был чем-то озабочен.
Мы только что закончили работу, и закончили ее быстро, не успев устать, и я не понимал, что происходит с командиром взвода.
Погода сегодня, не в пример другим дням, отличная. Солнечно, тепло! Мы шагали вдвоем по широкому светлому полю, и дышали свежим мартовским воздухом, и смотрели, как на другом берегу какой-то реки резвились дикие козы.
Впрочем, смотрел я, а лейтенант крутил волосы и шел рассеянно.
— Сейчас бы поохотиться, товарищ лейтенант, — сказал я, чтобы не молчать. — Смотрите! — И я кивнул на коз и на зайца, который выскочил из-за пригорка и, заметив коз, рванул в сторону.
— Охота, говоришь? — произнес Соколов. — А я вот все думал… Ладно, на вот, прочитай. — Он достал из кармана письмо и протянул мне: — Поскольку и тебя тут касается…
— От старшего лейтенанта? — Я сразу узнал почерк Бунькова.
— От него, от него. Да ты читай, — повторил Соколов, останавливаясь.
«Мой дорогой Мишка! — читал я. — Ты и не представляешь себе, лохматая голова, как я обрадовался твоему письму. Спасибо тебе, триста раз спасибо! Ведь смешно сказать, но за все это время никто не вспомнил обо мне. Не говоря уже о том, чтоб приехать, хотя мы (я знаю, проверял) все время находимся по соседству — ведь 100–300 км — не расстояние. А главный наш мог бы и по рации связаться, если бы хотел. Но бог с ним. Главный, он дело знает, а сейчас это — первоочередное. Не до тонкостей. Война!
А ты пишешь, строптивый приятель, и за это я еще больше люблю тебя. Ты — душа, психолог, все понимаешь. А я одного, при всем желании, не могу уразуметь: почему ты не на моем месте, как я просил, просил всех, включая главного? Впрочем, я все понимаю, конечно. И ты понимаешь. Но, ради бога, прошу тебя: не обращай внимания на перестраховщиков. Ведь не все такие!.. Поверь, будет время — их не будет!.. Ну, а то, что ты написал о моем «подменном», о его выступлении на КСМ собрании — полный идиотизм. Кстати, совершенно невзначай я познакомился тут с «первопричиной» этого выступления. Ходят к нам тут девушки из расположенных в городе «хозяйств», помогают тяжелым, утешают. И вдруг — узнаю — она. Заверяю тебя, что наш юный Ромео не ошибся. Мы говорили с ней и о нем, в частности, и я понял: тут все хорошо, честно. А она сдержанна, тактична и приятна…
Я жив-здоров. Начинаю бегать, хотя эскулапы ворчат: покой! Но все равно я скоро вырвусь, и, надеюсь, в Берлин мы притопаем вместе. Не забывай меня и, пожалуйста, не кипятись, не хандри, не делай глупостей!
Если вы еще не перебрались далеко от «трудного орешка» под именем Бреслау, — может, вырвешься? На час, на минутку? И Ромео возьми, если захочешь и сможешь. Он повидал бы свою Джульетту. На всякий случай я ей сообщил, что пишу тебе об этом. Здесь же в госпитале находится наш Петров. Помнишь, которого славяне зовут Макакой?
