История многоликой Тайной канцелярии (в этой книге мы так и будем ее называть при изложении событий 1718–1762 годов) и Тайной экспедиции Сената завершилась по высочайшему указу императора Александра I от 2 апреля 1801 года. С этого момента дела, «важность первых двух пунктов заключающие», должны были рассматриваться местными судебными учреждениями «на тех же самых правилах, каковые и во всех уголовных преступлениях наблюдаются». Для лиц «простого звания» эти судебные решения утверждали губернаторы, а судьбу дворян окончательно решал Сенат.[63]
В эпоху реформ «дней Александровых прекрасного начала» в поисках наиболее эффективной структуры службы безопасности в 1805 году был учрежден Комитет высшей полиции, затем в 1807 году – секретный Комитет для рассмотрения дел по преступлениям, клонящимся к нарушению общественного спокойствия. В 1810 году в России создается уже Министерство полиции, чья «особенная канцелярия» как раз и ведала пресечением государственных преступлений. Эксперименты завершились в правление Николая I появлением знаменитого Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии – но его история является темой для отдельного рассказа.
Зачем была нужна Тайная канцелярия?
Созданные в ходе Петровских реформ военная империя и новый аппарат власти имели уязвимые места с точки зрения политической стабильности режима. Уже с конца XVII века утвердившаяся было самодержавная власть подвергалась испытаниям при малолетних или неспособных к правлению монархах – в 1682–1689 годах началась борьба за власть между соперничавшими группировками знати. При этом возможность выбора между равно законными претендентами провоцировала такую ситуацию еще при старой системе престолонаследия.
Уничтожение традиционных способов и институтов выражения групповых мнений и интересов (упразднение Земских соборов и Боярской думы, ликвидация автономии церкви) также способствовало политической нестабильности; в этих условиях наблюдается усиление роли придворных «партий». Принципиальной особенностью петровской «революции» была установка не на сохранение и «улучшение» признанных норм и обычаев, а на «отказ от существующей традиции и от преемственности по отношению к непосредственным политическим предшественникам».[64] Смена модели культурного развития России сопровождалась изменением поведения самого государя, даже выглядевшего теперь не как православный царь. Упразднение Петром патриаршества, провозглашение себя «крайним судией» Духовной коллегии (Синода) и принятие титула «Отца Отечества» означало в глазах подданных разрыв с древнерусской традицией. В результате церковной реформы верховная власть подчинялась теперь только Богу, но не церковным канонам.
Идеолог Петровских реформ Феофан Прокопович провозглашал право монарха изменять культурно-бытовые нормы, включая «всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях и прочая». Следствием этого явился «Устав о наследии престола» 1722 года, отменявший утвердившуюся (но никогда и нигде не закрепленную юридически) традицию передачи власти от отца к сыну. Новое светское обоснование власти одновременно «снижало» образ царя в глазах подданных, тем более что критерием оценки деятельности монарха становилось «общее благо».
Рационалистическое толкование такого «блага» могло привести к сомнениям в уместности некоторых преобразований, а культурная ломка – вызывать естественный протест. Получалось, что сам Петр I, опираясь на сложившиеся в русском обществе традиции, подрывал те из них, которые обеспечивали устойчивость власти. Насильственная европеизация вместе с нарушением прежнего порядка престолонаследия могла только усилить эти настроения: сознательное «антиповедение» государя едва ли способствовало законопослушанию подданных.
В трактате «Правда воли монаршей», призванном разъяснить новый порядок престолонаследия, Феофан доказывал необязательность самого принципа наследственной монархии: «Священник не должен пещися, дабы сын его был священник, тако и воевода, и градоначальник»; – тем более государь, стоящий выше любого «человеческого закона», в выборе наследника волен не принимать в расчет даже само «сыновство» и сделать преемником любого «честного и умного юношу». Более того, трактат рассматривал ситуацию, когда монарх скончался, не успев назначить наследника: в таком случае «должен народ всякими правильными догадами испытовать, какова была или быти могла воля государева», и определять престол «первородному» или иным возможным наследникам, не исключая дочерей, «где женская власть не отставлена» какими-либо иными законами.
