Я безотлучно находился с боку дяди Иова. Когда спешились, он велел мне держать коней, а сам все отстреливался. «Держи, держи, говорил: даст Бог отмахаемся, да опять на-конь и погоним их поганцев!..»
Меня вдруг трахнуло по голове, и я повалился без чувств лошадям под ноги. Очнулся не на радость себе, во дворе одного знатного хивинца; двор большой, вокруг меня народ, а дядина голова, смотрю, торчит на пике.
На меня надели цепь, как на собаку, и с того страшного дня началась моя долгая, горькая неволя. Нет злее каторги на свете, как жить в ясырях у бусурман!»
Хивинский пленник кончил свой рассказ. Кроме Ивана Демушкина из похода вернулся еще только Шадринского городка казак Петр Стрелков. Последнего до конца дней звали «хивином». И это прозвище унаследовали его дети.
Терек бурлит — казак лежит; Терек молчит — казак не спит
Подобно тому, как Кубань служила границей Черноморского казачьего войска, на Кавказской кордонной линии два враждебных стана разделяли сначала Терек, а впоследствии Сунжу и другие реки. И тут и там казаки больше оборонялись, а горцы чаще нападали. Оттого-то у казаков и вырабатывались особые военные привычки и необыкновенная сноровка.
Тогда, в прошлые века, была известна такая песня: «Не спи, казак, во тьме ночной чеченец ходит за рекой!» Причем под охраной станицы находились не только дома, но и поля. И как только скрывалось кавказское солнце, в опустевшем поле появлялся вооруженный, закутанный в бурки и башлыки ночной разъезд. Он ехал полем вкрадчиво-бесшумно и осторожно.
А там, на самом берегу реки залегал невидимый ночной секрет. Так проходит тревожная ночь и наступает рассвет. Однако никто не тронется из станицы, пока не съедутся утренние разъезды. И ни на какую работу казак не отправляется без оружия. Даже отдыхает он под сенью родительской винтовки. Когда же казаки работают в садах, их провожают подростки, занимающие привычные посты на высоких деревьях.
Стоило потерять бдительность — и тотчас же следовал «расплох». Мастера засады, чеченцы мгновенно производили резню и забирали добычу — отгоняли скот и лошадей. Уводили женщин и детей. А что не могли взять, истребляли огнем.
Особенно досаждали абреки>{98}. Темной ночью вдвоем, втроем они подползали и, вырезав кинжалами прореху в плетне, выводили через нее домашний скот. Но как только ударял колокол, висевший у съезжей избы, мгновенно вскипала тревога. Причем она могла нарушить даже самый святой обряд. Так, например, однажды при выходе из церкви новобрачных был схвачен молодой жених. И тогда по тревоге тотчас же выскакивает станичный резерв. Hа́-конь! Погоня несется за Терек — на один перегон доброго коня. И, как правило, удавалось отбить и полон, и добычу.
Но иногда натыкались и на засаду. И вот тогда линейные казаки спешивались и бились, пока не получали подмогу или пока сами не бывали перебиты.
Случалось, что отставшие в погоне за горцами вдруг видели, что их товарищи окружены, стиснуты скопищем врагов. В этом случае они никогда не покидали своих, а пробивались, чтобы вызволить их или испить горькую чашу всем вместе. И что удивительно — самые большие подвиги здесь, на кордонной линии, становились делом обычным.
Однажды произошел такой случай. Казак Новогладковской станицы выехал как-то в свой сад на работу. Абреки, сидевшие за плетнем, выждали, когда казак станет распрягать волов. Его ранили метким выстрелом, а затем подхватили и самого, и жену, и быков и подались к Тереку.
В это время работавший в соседнем саду Василий Дохтуров, услышав выстрел, побежал к месту преступления, а затем по следу крови — и к берегу. Чеченцы же тем временем спустились вместе с добычей к воде. Тогда Дохтуров выстрелил по ним и, выхватив шашку, бросился в Терек с криком: «Сюда, братушки, за мной!» Чеченцы поддались на обман, бросили пленных и пустились наутек. А находчивый Дохтуров вскоре был награжден крестом.
