* * *
Дружная работа лошадей в тройке была постоянной, но почти недосягаемой целью для каждого кучера и ямщика. Вспомним знаменитое поучение, с которым обращался к лошадям подгулявший кучер Чичикова Селифан.
«…Занятый ими (мечтами. — Н. Б.), он (Чичиков. — Н. Б.) не обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовых людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие. “Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! — говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. — Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой — почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель тож хороший конь… Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить. Ишь куда ползет!” Здесь он опять хлыс-нул его кнутом, примолвив: “У, варвар! Бонапарт ты проклятый!” Потом прикрикнул на всех: “Эй вы, любезные!” — и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: “Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои друга, тонкие приятели: выпить ли чаю, или закусить — с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник…”
Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя: все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра» (35, 37).
* * *
Не столь художественные, но вполне реалистичные наблюдения над характером и свойствами лошадей в русской тройке представил и приятель Гоголя Степан Петрович Шевырев, совершивший летом 1847 года познавательное путешествие по северной России.
«На последней станции к Рыбинску смотритель настоял на том, чтобы мы к тройке припрягли четвертую лошадь. Я согласился, тем более что он ссылался на грязную дорогу. Но тут был мне случай узнать, что такое русская тройка, прославленная Гоголем, в экипаже, который для нее и сработан. Четвертая только что мешала. Извозчик измучился. Наконец он сам увидел необходимость отпрячь четвертую, и тогда лишь мы бойко понеслись до Рыбинска. Дружная тройка, которую знает извозчик и которая сама знает извозчика, есть необыкновенная ездовая сила, созданная русским человеком.
Я решался бы лучше платить за лишнюю по форме, да не припрягать четвертую, как помеху. Помню я одного мальчика извозчика, который нас возил два раза из Кириллова в один и тот же день: в первый раз была у него дружная, его тройка, как он ее называл: мы просто летели, и мальчик весь был вдохновение. Но во второй раз хозяин его тройку разрознил: куда-то спонадобилась одна из трех лошадей; ее заменили другой, и мальчик был сам не свой, сердился, сердил и нас, но под конец все объяснилось: это была уж не его тройка и он был прав. Извозчик с своей дружной тройкой есть великое дело в почтовой скорой езде. Лошади у него везут лихо, как бы ни был грузен экипаж, лишь бы запрягался тройкой» (214, 340).
* * *
Судьба ямской лошади была незавидной, а ее век — коротким. Французский путешественник и писатель маркиз де Кюстин замечает, что «лошадиный век в России исчисляется в среднем восемью или десятью годами» (92, 184).
