О здешних оврагах рассказывали таинственные и даже страшные истории. Самый глубокий и мрачный из них называли Чёртовым. Кто-то слышал, как из оврагов, когда стемнеет, доносились песни, а кто-то — стоны и шелест. Скептики уверяли, что всё это проделки летучих мышей и ежей, которых было здесь великое множество. По вечерам, после девяти часов, когда Нескучный сад закрывался для посетителей, эти лесные твари устраивали охоту на лягушек, которых здесь было множество.
Идя дальше вдоль реки, на первом уступе можно было увидеть каменные плиты. Они были завезены сюда для строительства храма Христа Спасителя, ведь именно здесь, на Воробьёвых горах, 12 октября 1817 года впервые был заложен этот храм. Высота его, согласно проекту архитектора Витберга, должна была составить свыше 160 метров. Каменные лестницы шириной в 100 метров пятью уступами должны были подниматься к храму от самой реки, а две церкви: Рождества Христова и Преображения Господня — стоять между рекой и основным храмом. Рядом с церковью Преображения должен был находиться ещё один храм — Воскресения Христова, кольцеобразный, о пяти главах. В четырёх из них, малых, должны были звонить 48 колоколов. Церковь Рождества Христова по проекту украшала колоннада. По обоим концам её предполагали поставить два памятника, выплавленных из французских пушек. Осуществиться этому проекту было не суждено. Посчитали, что гора не выдержит такой нагрузки, поскольку она размывается подземными ключами. Нашлись и другие доводы против этого проекта. Карамзин, например, полагал, что храм не должен находиться так далеко от Москвы, что из-за этого посещать его будет мало народа. Кончилось, в конце концов, тем, что храм построили в другом месте по проекту другого архитектора, а Витберг уехал в Петербург и там умер в бедности.
Вместо храма на берегу Москвы-реки появилась пристань яхт-клуба, которая действовала и в конце XIX века, когда перекрывалась Бабьегородская плотина и вода в этом месте реки поднималась. Обычно же здесь река очень мелкая. Недалеко отсюда существовал перевоз через Москву-реку. Для того чтобы подойти к нему со стороны города, надо было сесть на конку у Ильинских Ворот и приехать к Новодевичьему монастырю, а потом пройти с полверсты до перевоза. Если подняться на гору, то можно было увидеть село Воробьёво. По весне вишнёвые сады, располагавшиеся за крестьянскими домами, одевались в тонкое белое кружево. В садах этих, где кроме вишни цвели сирень, малина и пр., стояли столики и крестьяне зазывали приехавших гостей к себе испить, по московскому обычаю, чайку из самовара. Правда, здесь, как и в других подмосковных селениях, со временем всё больше стала проявляться петербургская манера оттеснять самовары и ставить кабаки. Ну и, конечно, здесь, как и везде, появились дачники. Когда-то в этом селе стояла деревянная церковь. Церковь сожгли французы. На её месте построили новую, каменную, а в 1898 году недалеко от неё появились продавцы «счастья» с сюрпризом, заклеенным в коробочку. Стоило такое «счастье» пятак или гривенник.
Временами по Москве-реке ходили пароходики. Начали они ходить в самом конце XIX века. Скорость у них была невысокая. Один, к примеру, от Болота до Воробьёвых гор шёл полчаса, а другой от Краснохолмского моста до Дорогомилова (километра четыре) тащился все полтора. Проезд стоил 20 копеек. Команды этих судов, как правило, составляли мальчишки по 17–18 лет. Их сюда привлекала романтика, а солидных людей отпугивал заработок; хозяева платили машинисту 30 рублей в месяц, а капитану (он же полотёр, он же сторож) — 25. Рабочий день у них начинался в шесть часов утра, а заканчивался в 12 часов ночи.
Дорогомилово, куда ходили пароходики, было тогда московским предместьем. Воду здесь таскали вёдрами на коромыслах. Здесь было много постоялых дворов, где жили извозчики. Лавки с утра торговали паклей, вервием (верёвками), дёгтем, смолой. На Дорогомиловском мосту толпились люди, лошади, вагоны конок. Люди криками загоняли заморённых лошадёнок на Воронихину гору. На горе, у трактира Жильцова, была остановка, а за лавкой Котова с выставленными на показ гробами начинался Арбат. Здесь уже пахло духами и помадой. Шли годы, а Дорогомилово менялось мало. Перед Первой мировой войной здесь, вдоль тротуара Большой Дорогомиловской улицы, сидели торговки, вязавшие чулки, разложив перед собой копчёные селёдки, «заморские» пряники и пр. По вечерам по этой улице прохаживались влюблённые парочки и вели изысканные разговоры, в ходе которых можно было, например, услышать от кавалера, в ответ на высказанное его дамой сомнение по поводу его к ней чувств, такую фразу: «Совершенно даже напрасно! Мы этого нипочём не позволим! Собственно говоря, касаемо, к примеру, барышень, и очень даже заискивают, тем более как я себе костюм справил…» Было Дорогомилово и царством огородных свиней, которые здесь барахтались в грязи, и колоритных личностей, носивших опорки, пиджаки без рукавов или какие-нибудь неимоверные лапсердаки «под босые ноги». Нечёсаная голова и борода, сбитая набок, являли собой моду дорогомиловской окраины. Дома там были под стать людям. Редко в каком все окна были целы. Зияющие в них дыры были заткнуты старыми юбками и другими причиндалами. В домах этих стены были завешаны связками полыни, спасавшей их жителей от блох. Питались обитатели этого предместья в основном картошкой и селёдкой. Наиболее удобным путём сюда был путь водный, по Москве-реке. Он не только избавлял людей от дорожной пыли, но и был весьма приятен. Пароходик шёл мимо Нескучного сада, Воробьёвых гор, Новодевичьего монастыря. Удовольствие, полученное от путешествия, отравляли мели, на которые, бывало, садился пароход и, конечно, люди. Дело в том, что около пристани на Воробьёвых горах в 1887 году один предприимчивый делец открыл «Трактирный буфет Больших Воробьёвых гор». От буфета этого по округе постоянно разносился мат, сопровождавший происходившие здесь скандалы и драки.
