Нежное желание — это дело рук Афродиты, это сущность ее деятельности, ее erga. И тем не менее himeros не является могуществом, полным олицетворением и воплощением которого была бы богиня. Афродиту нельзя отождествлять с желанием, которым она управляет, которое она носит вышитым на поясе, обвязанным вокруг ее груди. Желание — это самостоятельная субстанция, вещь в себе, поэтому им может воспользоваться и другой бог. Так поступает Зевс, обратив желание против самой Афродиты, намереваясь отомстить богине. Он лишает ее возможности хвастаться тем, что она покоряет олимпийцев, сама оставаясь при этом неподвластной eros. И вот уже Зевс «наполняет сердце Афродиты нежным желанием». Среди бессмертных Афродита со звонким победоносным смехом бахвалилась, что по собственному усмотрению соединяет богов со смертными женщинами, а богинь — со смертными мужчинами. Как убедительно доказала Анна Бергрен, Афродита гордилась тем, что нарушала границы космоса. Но Зевс использовал желание против богини, и вот уже Афродита пала жертвой, сама того не ведая и не в состоянии противостоять тому, на что она обрекала живых и что вызывало у нее смех.
Попав в ловушку, составляющую ее силу и авторитет, которую она должна бы, в сущности, хорошо знать и умело обходить, богиня поступила точно так же, как люди и боги, охваченные желанием. Однако Афродита, ежедневно игравшая желанием, не владела искусством соблазнять. А уж Гера — тем более. Для соблазнения украшения сами по себе не столь важны: необходимо, чтобы и himeros, и philotes, и любовные слова слились воедино и, взволновав тела, бросили их в объятия друг друга.
Женщины: богини и смертные
«С самой высокой вершины многоводной Иды» Зевс, величайший из богов, наблюдает, как в жестокой схватке сошлись люди. Но внезапно перед ним возникает молодая женщина. Сияя красотой своих форм и украшений, Гера, опоясанная талисманом, пробуждающим желание, предстала перед очами своего супруга. «И Зевс увидал ее, туч собиратель» (Илиада, IV, 293). Едва Зевс взглянул на Геру, как любовью наполнилось его осторожное сердце. Уподобившись смертному, которому нанесла визит Афродита, царь олимпийцев, охваченный eros, заводит с Герой разговор. Не хочет ли Гера познакомиться с его родственниками? Не обязательно прямо сейчас. Желание обжигает, оно не терпит отлагательства. Зевс торопит молодую женщину: «Ныне почием с тобой и взаимной любви насладимся. (...) Такая любовь никогда, ни к богине, ни к смертной, в грудь не вливалася (periprochuo) мне и душою моей не владела (damao)! Так не любил я... (...) Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный! (те glukus himeros airei)» (Илиада, XIV, 314—328). Как и Анхиз, охваченный желанием к Афродите, Зевс покорен, усмирен, поглощен, одержим страстью немедленно заняться любовью со своей супругой. Но бог и человек признаются в любви по-разному. Анхиз ослеплен красотой незнакомки, которая, как он подозревает, принадлежит к сонму бессмертных. Зевс прекрасно осознает, что имеет дело с родной сестрой — собственной женой, поэтому удивление от настойчивого желания, которое, несмотря на этот очевидный факт, овладевает Громовержцем, выражается в россыпи галантных фраз о необычности и ценности подобной любовной лихорадки.
Для древних греков вершиной любви, ее кульминацией была встреча с незнакомкой. Именно с этого момента сомнение и даже боязнь того, что увиденная красота может оказаться непостижимой и божественной, выражает у простого смертного (например, у Одиссея или Анхиза) абсолютное восхищение и потрясение. Что касается бога, то ему, безусловно, не приходится сомневаться в божественной или человеческой природе той, к которой он воспылал желанием. Однако бог подчиняется тем же самым законам желания: его внешнему и агрессивному всемогуществу, его стремительности и отсутствию временной продолжительности. Любовь богов не вечна. Она столь же эфемерна и прерывиста, как и любовь смертных. Таким образом, тот день, когда Зевс с удивлением обнаружил, что страстно хочет овладеть своей собственной женой, явился для него повторением совсем другого дня, когда он впервые занялся с Герой любовью, причем тайком. Зевс пришел в такой восторг, что неустанно повторял Гере, насколько сильно его желание — гораздо сильнее, чем желание, испытанное им некогда к Ио, Данае, Европе, Семеле, Алкмене, Деметре и даже к самой Гере в тот момент, когда он ее впервые соблазнил.
