Но четверым в ногу по скользкой дороге нести было труднее. На первых же шагах носилки качнуло, больной охнул.
– Осторожнее! Не напирайте сзади!
Двадцать первый километровый столб начинал приближаться, на нем можно было рассмотреть уже цифру.
Неожиданно у носилок появился прихрамывающий лейтенант. Секунду он молча шагал рядом с женой. Та, старательно схватившись руками за конец жерди, с трудом вытаскивала из грязи резиновые ботики, склонив низко голову, не замечала мужа.
– Наташа, дай мне…
Наташа не отвечала.
– Слышишь? Дай, я понесу. Тебе же тяжело. Ну…
– Не мешай.
– Я погорячился… Ну, дай возьму.
Лейтенант ухватился за конец жерди. Носилки дрогнули, больной застонал.
– Отойди! И здесь мешаешь.
– Наташа…
– Эй, кто там толкает? Отступись! – не оборачиваясь, крикнул Княжев.
– Товарищи, товарищи! – заспешил вперед лейтенант. – Остановимся на минутку. Я понесу.
– Иди, иди, – сердито огрызнулся Василий. – Крутишься тут под ногами.
– С тобой не разговариваю!
– Не разговариваешь, так и не лезь.
Четверо несущих сосредоточенно, угрюмо месили грязь ногами. Лейтенант, всклокоченный, в своем косо сидящем кителе, с расстроенным лицом, попадая в лужи, прихрамывал сбоку, не спуская взгляда с жены.
– Наташа… Я же виноват. Я, честное слово, хотел… Наташенька, мне же стыдно. Ну, прости. Слышишь, прости…
Наташа не отвечала, ей было нe до того: мятая косыночка висела на одном плоче, глаза напряженно округлились, уставились в сведенные на конце жерди руки. Впереди мерно покачивались поднятые к небу колени раненого.
– Наташенька, ну, дай же понесу. Я виноват, кругом виноват.
– Чего меня-то просишь? Ты у них… Перед всеми виноват.
– Виноват. Да, да, виноват, – обрадованно затоптался лейтенант около жены.
Та не отвечала. Тогда лейтенант бросился к голове носилок, забежав вперед, заглядывая то в лицо Княжеву, то в лицо Василию, заговорил:
– Ребята, извините… Ну, черт-те что вышло… Остановитесь, ребята. Ну, прошу… На минутку только. Дайте мне понести.
– Ладно уж, – согласился Княжев и потянул носилки в сторону.
Больного положили под километровым столбом.
Наташа облегченно разогнулась, стала поправлять спадающие на лоб волосы.
– Ну, бери, что ли! – сердито приказал Василий лейтенанту. – Через каждые пять шагов остановка. Так и к утру до Утряхова не дотянем.
– Да, да, надо быстрей. Сейчас, сейчас… Тут ведь недалеко. Нас теперь четверо, – благодарно засуетился лейтенант и вдруг, снизу вверх глянув на Василия, попросил: – Слышь, друг, прости меня. Честное слово – дурак я. Дай, в голову встану. Ну, дай.
– Ладно, ладно, смени жену лучше, – уже без обиды ответил Василий.
– Нет, право. Ты устал. Я – в голову, ты – на место Наташи.
– Хватит торговаться. Становись на свое место, – резко приказал Княжев.
Лейтенант стал в пару с заготовителем.
Снова закачались носилки над размытой дорогой. Четыре пары сапог: одни – хлюпающие широкими кирзовыми голенищами – Василия, другие – яловые, добротные – Княжева, старенькие, морщинисто-мятые – заготовителя и щегольские, плотно облегающие икры ног – лейтенантовы, – с медлительным упрямством снова принялись месить грязь. Наташа шла сбоку, на ходу повязывая на голову косынку. В движениях ее рук, расслабленных, неторопливых, чувствовалась какая-то покойная усталость, душевное облегчение.
От столба, оставшегося за спиною, до села Утряхово, где есть фельдшерский пункт, – девять километров.
Кусты в стороне от дороги уже трудно было отличить от земли. Однообразно серое, низкое небо стало еще более сумеречным. Потемнела и сама дорога. Лишь тусклыми пятнами выделялись свинцовые лужи.
