Повести о прозе. Размышления и разборы - страница 136

Ваш Гоголь.

Мои ни Арабески, ни Миргород не идут совершенно. Черт их знает, что это значит. Книгопродавцы такой народ, которых без всякой совести можно повесить на первом дереве»[91].

Про «Мертвые души» здесь дается вообще первое упоминание. Гоголь пишет о «Мертвых душах» как о вещи, которую Пушкин должен знать. Гоголь занят «Женитьбой». Возможно, что анекдот, о котором умоляет Гоголь, может оказаться «Ревизором». Но какого-нибудь перелома, ощутимого для Гоголя, в письме не видно. Гоголь торопится и относится и к «Мертвым душам», и к будущей комедии как к очередной интересной работе, которая пойдет рядом с «Арабесками» и «Миргородом».

В «Авторской исповеди» Гоголь исповедуется в своих ранних вещах как в ошибках, а они были подвигами, созданными в «грозной вьюге вдохновенья». В этих вещах Гоголь развернул противоречия жизни, для этого использовав противоречащие друг другу, хотя и рядом существующие, литературные традиции.

Композиционное разрешение этих противоречий превосходило юношески бытовой опыт Гоголя. Создавалось новое художественное познание через новое литературное мастерство.

Гоголевские молодые книги лежат на главной дороге его творчества, их особенности не могут быть объяснены характером Гоголя. Влияние Пушкина на Гоголя было. Они взаимодействовали, как взаимодействуют планеты одной системы.

Теперь я перейду к замечаниям относительно самих «Петербургских повестей»; начну с того, что мы не знаем происхождения ситуации «Шинели». Но мы знаем, что коллизии ее через гоголевское воплощение стали мировыми, ушли в литературу, в кино, на арену цирков, на подмостки мимов; они создали не только новую словесную форму «сказа», как говорил Б. Эйхенбаум.

Созданы были новые методы художественного познания, которые могут быть переданы и не через слово. Мы видим, что литературное произведение и вся литература — это не одно из бытии слова. Один знаменитый итальянский мим говорил, что герои Гоголя так заняты своей судьбой, так поглощены особенностями своего положения, что их могут понять зрители и совсем без слов.

Герои «Петербургских повестей» Гоголя собою неказисты и по занятиям своим часто обыденны, но живут они в мире значительном.

Гоголь говорил, что Пушкин стремился извлечь из обыкновенного необыкновенное и так, чтобы это необыкновенное было «совершенная истина»[92]. Это необыкновенное, раскрытое в обыкновенном, и есть та сущность явления, которую извлекает художник, давая общее в его конкретном выражении. Каждый художник имеет свой путь к истине.

«Невский проспект» начинается описанием, которое занимает шесть с половиной страниц. Это спокойное перечисление предметов, людей и явлений, которые можно встретить на Невском проспекте; все дается во временной последовательности. Авторское отступление имеет характер наивного любования тем, что на самом деле не должно быть предметом любования. Про шляпки, платья и платки сказано: «Кажется, как будто целое море мотыльков поднялось вдруг со стеблей и волнуется блестящей тучею над черными жуками мужеского пода».

Про дамские рукава: «Ах, какая прелесть! Они несколько похожи на два воздухоплавательные шара, так что дама вдруг бы поднялась на воздух, если бы не поддерживал ее мужчина».

Дальше идет сравнение, уже явно ироническое, — дамы с бокалом, наполненным шампанским.

Прошло описание, и рассказывается, как «молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него».

История художника Пискарева и его гибели так. же, как история неприятности, которую испытал поручик Пирогов, представляет собой переход от внешне описанного Невского проспекта к Невскому проспекту, раскрытому в его трагической противоречивости.

Сопоставление противоречий дано в конце повести вторым упоминанием о плаще: «Как ни развевайся вдали плащ красавицы, я ни за что не пойду за нею любопытствовать. Далее, ради бога, далее от фонаря! и скорее, сколько можно скорее, проходите мимо. Это счастие еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом. Но и кроме фонаря все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».