Повести о карме - страница 7

— Это конец. Конец всему…

Мы еще не знали, что смерть бабушки — это начало.

Ветхое одеяло отлетело в угол. Я сел, заморгал спросонья. Судорожно сжимая кулаки, я пытался понять, что меня разбудило. Какой-то шум? Крик?

— Прочь! Не прикасайся!

«Матушка? — едва не крикнул я в ответ. — Что случилось?!»

Дурацкие, недостойные взрослого мужчины вопросы! Не издав ни звука, я вскочил и метнулся к выходу из комнаты, по дороге набрасывая на плечи долгополое верхнее кимоно. Снаружи занимался рассвет. Сквозь щели в бамбуковых ставнях робко сочилась серая дымка, превращая кромешную темень в сизую мглу. В освещении я не нуждался. Ладони безошибочно легли на две плети, малую и большую, висевшие на крючках у входа. С тихим шелестом скользнула в сторону лёгкая дверь.

— Нет! Не трогай меня!

В доме чужак? Грабитель?

Где отец? Почему не защищает маму?!

В коридоре тьма была плотной, осязаемой — хоть ножом её режь. К счастью, родной дом я мог обойти с завязанными глазами. Что уж говорить о трёх шагах по коридору? Разворачивать плети я не стал: слишком тесно. Тяжелые рукояти из дуба — одна длиной в локоть, другая в полтора — более подходящее оружие для схватки в тесноте жилища. Выставив малую плеть перед собой и отведя большую для удара, я шагнул к родительской спальне.

Войти я не успел.

С отчаянным треском дверь сломалась под напором тяжелого тела. Порвалась туго натянутая бумага, рама рассыпалась на отдельные рейки. Кто-то с размаху налетел на меня, сбил с ног. Больно ударившись копчиком об пол, я в ответ взмахнул плетью — и чудом успел остановить удар в последний миг.

Меня оглушили рыдания.

— Матушка?

— Это не он! Не он!

Мать опрометью бросилась прочь по коридору.

— Кто? Что?!

— Убийца! Мой муж убийца!

Я не увидел — скорее ощутил движение в темноте. В дверях спальни стоял мужчина. Знакомая с детства смесь запахов: крепкий табак, масло для волос, жевательная смола.

— Отец? Что происходит?!

— Ничего. Повесь плети на место.

— В доме грабитель?!

— Нет.

— Это не он! Боги, за что?!

В конце коридора мелькнул тусклый свет — мать выбежала на веранду.

— Что с матушкой?!

Отец тяжело вздохнул.

— Она не в себе.

— Вор! — голосила мать во дворе. — Он украл моего мужа! Вяжите его!

Вот уж верно говорят: землетрясение, гром, пожар и родители.

— Это не он! Это не мой муж!

Мать отказывалась возвращаться в дом. Упав на колени посреди двора, раскисшего от ночного дождя, в серо-жёлтом хлопковом покрывале, накнутом на голое тело, она спрятала лицо в ладонях. Раскачиваясь из стороны в сторону, мать выла на одной ноте, бесконечной и заунывной, словно собака по умершему хозяину.

— Да нет же, матушка! Это он!

— Нет! Нет!

У ног матери, хватая её за колени, ползала служанка О-Сузу. Рыдала, уговаривала не позориться, вернуться в дом. Мать не слушала, рвала на себе волосы.

— Ну посмотри сама!

— Нет! Я знаю!

От тоскливого воя мне хотелось зажать уши и бежать куда глаза глядят. Все попытки образумить мать, так же как и старания О-Сузу увести хозяйку в дом, пропадали втуне. Отец стоял на крыльце, не вмешивался. Хмурился, молчал; глядел в сторону. Он успел полностью облачиться для выхода на службу: строгое тёмно-лиловое кимоно без рисунка, чёрные штаны-хакама, лёгкий нагрудник с острыми крыльями наплечников. Поверх — форменная накидка с гербами городской стражи: три золотые стрелы в лазоревом круге. На плече — красная нашивка старшины караула. За поясом — пара свёрнутых плетей, оружие самурая; рядом — кольцо волосяной верёвки.

Старую соломенную шляпу отец держал в руках.

Близился к концу час Тигра.[2] Медленно, с явной неохотой город проступал сквозь зябкий утренний туман. Взгляду явились дома соседей на другой стороне улицы. Ближе к перекрёстку из белёсого моря вздымалась тёмная скала — верхушка квартальной пожарной вышки. Если иметь острый взор, на ней можно было различить наблюдателя. Я не сомневался: сейчас наблюдатель, привлечён криками и воем матери, презрел свои обязанности и глядит исключительно на дом опозоренного семейства Торюмон.

Да и он ли один?