Миша все больше приходил в себя. Ехать было хорошо и удобно.
— Добрая машина…
— Машина — что надо! — охотно подхватил Дымов. — Работать на ней радость. У меня с детства тяга к технике. Отец со мной когда-то замаялся. Купят игрушку, мне ее разобрать надо. Потом за велосипед взялся. А потом и до отцовского мотоцикла дошло. Разобрать разобрал, а вот собрать — толку не хватило. — Руки Дымова спокойно лежали на черном колесе руля, поворачивая его то в одну, то в другую сторону, взгляд не отрывался от дороги, а на мягких губах блуждала задумчивая улыбка. — После десятилетки сразу же за руль. Сначала бегал на старенькой водовозке. Потом бензовоз доверили. И уж после того пересел на лесовоз. Попервости хватил же лиха! Лезешь в гору — пот прошибает, вниз спускаешься — мороз по коже. Каждый рейс — холодный душ и жаркая баня. Смешно и вспоминать.
Сдержанно посмеялся. Тонкие ноздри его носа при смехе забавно подрагивали.
— А мандраж был от незнания. Возможностей машины не знал, не доверял ей. Машина, конечно, железо, предмет неодушевленный. Но, когда мне случается ехать рядом с водителем, как вы сейчас, и вижу, что он рвет, дергает, — грубости душа не выносит. Машину надо чувствовать, понимать. Поймешь, она тебя никогда, нигде не подведет.
— А не надоедает?
— Что?
— Работа. Сегодня лес везешь. Завтра то же самое.
— Водовозка мне быстро надоела. А тут пока ничего. Мне тут интересно.
— Что тут интересного?
Миша тянул время, хотя и понимал, что чем дальше, тем труднее будет переключиться на тот разговор, ради которого он и выехал на трассу.
— Интересного не мало, — продолжал Дымов. — Не всё в нашем деле, например, я понял до дна. Узнал основное, а тонкости еще уловить надо. С каждым рейсом не только кубики на счету, но и тут, — постучал по лбу пальцем, — кое-что прибавляется.
— И все же, думаю, придет время, лесовоз тоже надоест, как надоела водовозка.
— Тогда пересяду на другую машину. У меня программа: всю технику, какая в лесу работает, знать как свои пять пальцев.
— Интересная программа. Хотя… На мой взгляд куда лучше поступить в техникум или институт. Все изучить можно полнее и глубже.
— В институт я пойду, конечно. Но потом. Когда тут, на месте, в деле изучу все машины и когда у меня будет много вопросов, я пойду в институт.
— Чтобы разрешить эти вопросы?
— Ну конечно.
— А вдруг их не будет?
— Будут, — уверенно проговорил Дымов. — Вопросы всегда будут. У нас есть умный старик, лесник здешний. Люблю с ним ездить, его рассуждения слушать. Старикан этот, например, доказывает, что если бы мы научились брать из тайги только спелые деревья, тайга оставалась бы в первоначальном виде. И лесу бы на всех хватило. Но гвоздь в том, что с нынешними нашими механизмами одно дерево не возьмешь без того, чтобы не покалечить два десятка соседних. Стало быть, техника нужна совсем другая, какую никто и не видывал. Разве это не вопрос?
Баторов все отчетливее понимал, почему оттягивает разговор. Претит, кажется унизительным всякое хитроумие, подлавливание собеседника на вроде бы невинных вопросиках.
— Почему вы не спросите, кто я и зачем еду с вами?
— Так я знаю. Из милиции… — сказал Дымов как о чем-то само собой разумеющемся. — Я ходил смотреть Веру Михайловну, когда вы из района приехали.
— Вы знаете, для чего я сел в вашу машину?
Дымов ответил не сразу. Подумал. И словно извиняясь за свою недогадливость, сказал:
— Нет, не знаю.
— Есть предположение, что стреляли не в Веру Михайловну, — неуверенно начал Миша, сомневался, правильно ли сделает, если поведет разговор в открытую.
— Люди говорят: стреляли в Минькова. Я тоже думаю: в него.
— Кто мог стрелять в него?
— Не знаю. Наверное, кто-то из тех, кому он крепко насолил.
— Наверно. Но и вам он тоже, насколько я знаю, насолил.
— Правильно, было такое. Давно уже. О том случае я и думать перестал. А вы на меня подумали? — Дымов глянул на Мишу со спокойным недоумением.
— Не совсем так. Мы должны установить, что вы не стреляли, не могли стрелять. А это не так просто, как кажется. Понимаете?
— Понимаю. Это я понимаю. Иной раз с машиной… Задребезжит что-нибудь, и дребезг на нервы действует. Думаешь, вон те болтики. Подтянул — опять дребезжит. Бывает, десятка три болтов прощупаешь, пока доберешься до прослабшего. Но то — машина… — Дымов задумчиво помолчал, вдруг оживился: — Зачем я, глупый, голову ломаю? Из чего бы я стрелял, если ружья с собой не вожу? Его у меня вообще нет, и все это знают.
