— Я ему скажу, чтобы поменьше дымил. Ну, вы идите, я чуть погодя подойду. В магазин мне надо, хлеб вышел. У Клавки могла бы взять, ее магазин поближе, а не хочу. Видеть ее не желаю.
— Чем она вас так обидела? — спросил Зыков.
— Меня-то ничем. Степку она охмуряла. Теперь, небось, радуется, что Верочки нету. Ну идите, идите, я быстро.
Она пошла, по-утиному переваливаясь с боку на бок. Зыков постоял, что-то соображая.
— Алексей Антонович, мне хочется побеседовать с этой продавщицей.
Алексей Антонович пожал плечами — делай, как знаешь. Его самого все больше занимала записка. Надо будет хорошо прощупать ее автора.
Гостиница была на замке. Алексей Антонович посидел на ступеньках крыльца, дожидаясь Агафью Платоновну. Пригрелся на солнышке, расслабился, отдаваясь отдыху. Он был очень чувствителен к недосыпанию. Для него ночь без сна — следующий день потерян, и голова не своя, и руки, ноги отваливаются. Но сейчас большой, необоримой усталости не чувствовал. Боль в коленях была тоже терпимой. Надо выдержать, не потерять боеспособности до завершения дела. А там… Он был уверен, что за этим обязательно воспоследуют перемены в его судьбе. На первых порах ему и нужно-то не очень многое — выбраться из этого района, выйти, как говорится, на оперативный простор, а уж там он сумеет показать: есть порох в пороховницах!
Хорошие это были мысли, приятные, он даже пожалел, что от них пришлось отвлечься. Пришла Агафья Платоновна, отомкнула дверь. Достаточно было взглянуть на кровать, чтобы установить — Виктор Сысоев здесь не ночевал. Постель была не разобрана, не измята. Можно было допустить, что он ушел вечером к кому-то в гости, там заночевал и сегодня в пустую гостиницу возвращаться не торопится. Но это допущение Алексей Антонович отбросил. У него появилось чувство, какое бывает у рыбака, подсекшего крупную рыбину.
— По какому документу вы его зарегистрировали?
— Господи, да я же его совсем не записала. Забыла. Совсем забыла.
— Вы меня удивляете, — холодно сказал он. — Вам что же, неизвестен установленный порядок?
— Известен, а то как же. Оплошала. Но беда небольшая, возвернется — запишу.
— А если не вернется?
— Портфель-то его вон стоит. А с чего у вас о нем такая забота? — вдруг всплеснула руками, ахнула. — На него думаете? А я-то, я-то, старая дура!.. Записочку передала, его конфетами угощалась. О господи!
Алексей Антонович приблизился к ней вплотную, сердито предупредил:
— Не вздумайте об этом сказать еще где! Ясно вам? Не вздумайте, говорю!
— Молчу, — осевшим голосом сказала Агафья Платоновна, — молчу. Мы понимаем. Господи, какая же я безголовая! — Она всхлипнула, тихо запричитала: — Не добрую весточку, погибель в руки Верочки вручила. И чуяла ведь сердцем, что не благо творю…
— Я вас очень прошу помолчать! — Алексей Антонович открыл портфель. В нем была чистая рубашка, электробритва, полотенце, зачитанная книга. Ничего интересного. Поставил портфель на место, еще раз предупредил Агафью Платоновну: — Никому ни слова.
Торопливо вышел. У Сысоева, чтобы скрыться, времени было больше, чем достаточно. И все же есть кое-какие возможности перехватить преступника. Первое, надо позвонить в отдел, дать указание произвести негласную проверку всех автомашин, идущих отсюда в город. Второе, попросить городских товарищей установить местожительство Сысоева и, если он проскользнет здесь, задержать его в городе.
— Мне бы сигарет, симпатичная. — Зыков стоял у прилавка, улыбался Клаве. — Мне бы хороших сигарет, славненькая. Чтобы с фильтром, чтобы коробка блестела.
Клава ответила на улыбку, лукаво повела бровью.
— Чего захотел! Придется покурить папиросы.
— Не для себя нужны. Люблю угощать друзей-приятелей. Сам не курю, потому что здоровье не позволяет.
От смеха у Клавы запрыгали кудряшки, кокетливо выглядывающие из-под белого чепчика.
— А видно, что изболел, бедняга. И чем это, интересно, жена откармливает.
— Секрет фирмы, — важничая, сказал Зыков. — Но ради вашего мужа могу и поделиться.
— Мужем еще обзавестись надо.
— Сложно, что ли, ясноглазая? Вам-то! Стоит свистнуть — набегут, знай выбирай.
