Шару «стало ясно, что его стремление вывести людей из равновесия, подобного сну после сытного обеда, было всего-навсего стремлением к славе. Ему представилось это так отчетливо, точно он поднял самого себя до уровня своих глаз, осмотрел себя с ног до головы и с омерзением бросил.»
Почему же бунт Шара нелеп и бесплоден? Писатель отвечает на этот вопрос четко и ясно. Шар хочет своим творчеством вызвать ужас буржуа. Но что было бы способно вызвать этот ужас? «Призрак пролетарской революции», — это подсказал бы Андре Шару любой подросток из рабочей семьи, если бы Андре Шар стал советоваться с подростком. «Но Андре Шар, — подчеркивает писатель, — всегда советовался только с самим собой, со своей совестью и со своим воображением. Кроме самого себя, он никого не уважал и ни с кем не считался.»
Драма Шара состоит в том, что он, бунтуя против буржуазного миропорядка, остается на почве самого этого миропорядка и не в силах вырваться из его мертвящих объятий. Выступая против Моробье, художник остается слугой и шутом того же скупщика картин.
Писатель уловил, что среди модернистов, наряду с шарлатанами, есть и честные художники, которые стремятся выразить свое мучительное недовольство окружающим миром, но вместе с тем он сумел- обнажить абсолютную бесплодность индивидуалистического бунтарства. Кроме того, Г. Гор еще в ту пору, когда крайности модернизма только начали проявляться, предугадал возникновение наисовременнейшего поп-арта — последней формы распада искусства, когда «картина» состоит из вполне реальных вещей: изуродованных останков автомобиля, консервных банок и самого обычного бытового мусора и хлама.
Самоизоляцию художника от жизни писатель едко высмеял и в рассказе «Стакан». Если Шар заслуживает сочувствия, то живописец, отгородившийся от советской действительности и ушедший в мелкий замкнутый мирок, достоин осуждения. О нем писатель говорит с явным сарказмом: «Ни пули революции и ни снаряды гражданской войны не задели ни его стакана, ни его лысую голову, похожую на стакан.» На очередные выставки он приносил очередное изображение стакана. Картину охотно брали, потому что стакан — это натюрморт, а Широкосмыслов считался «большим мастером натюрморта». И вот среди революционных картин, среди вздыбленных машин и вздутых, как весенняя вода, мускулов; среди знамен и людей появлялось изображение стакана — символ устойчивости, завершенности и обывательского самоустранения от гроз и бурь реальной жизни.
Лучшие рассказы Г. Гора о живописцах ставили глубокие вопросы эстетики, утверждали силу и значительность живой жизни — истинного источника творческого вдохновения.
Уже говорилось, что в шестидесятые годы Г. Гор обратился к жанру фантастической повести и рассказа.
Произведения фантастического жанра отличаются большим внутренним многообразием. В одном случае мы имеем дело с научно-техническим предвидением. (Классический пример тому — творчество Жюля Верна. Множество изобретений, которые позднее стали реальностью, были в тех или иных вариантах предугаданы и предсказаны этим писателем.) В другом — фантастический жанр лишь условная форма, позволяющая ставить большие философские проблемы. Часто в книгах подобного рода изображаются ситуации явно нереальные, которые никогда не смогут стать явью. К таким произведениям относятся и книги Г. Гора.
Уже самые первые произведения писателя (в книге «Живопись») содержали многие элементы, нашедшие свое дальнейшее развитие в его научно-фантастических повестях и рассказах. Сюжеты этих ранних вещей далеки от бытовой реальности, они носят условный характер. Они основаны на художественных преувеличениях, в них преобладают символика и гротеск.
Но не только в рассказах о художниках есть черты, сближающие их с произведениями фантастического жанра. Даже в реалистических «северных» рассказах мы находим элементы того, что в какой-то мере предвещает работу автора в фантастическом жанре. Например, мы видим, какое внимание писатель уделяет сложному, емкому и зачастую противоречивому понятию исторического времени. Так, в повести «Ланжеро» гость из города разъясняет своим слушателям в гиляцком стойбище:
