Граф стоял, прижавшись к наличнику окна, и вздрогнул, снова увидя перед собой зал, полный хохочущих людей. Ему почудилось, будто кто-то из детей, широко раскрыв глаза, смотрит на него и дергает за рукав свою мать — пусть и она тоже взглянет. И граф ушел, по-прежнему крадучись вдоль стен.
Сперва он постучался в ворота к Сильвестру. Старик в одиночестве сидел на завалинке, у него болели отекшие ноги, и он не мог пойти со своими в «театр».
— Добрый вечер, Сильвестр. Как дела?
— Добрый вечер, господин граф. Да какие мои дела. Все больше лежу, грехи мои тяжкие.
— Один?
— Один.
— Сильвестр!
— Да, господин граф.
— Я хотел бы переночевать у тебя.
— У меня? Дом-то принадлежит детям, барин.
— Каким детям, Сильвестр, ведь у тебя их нет! Я хорошо помню, что ты не женат.
— Я взял приемышей, барин, чтоб не остаться одному, точно старый волк. Жениться-то я не женился, потому что батрачил у вас и не скопил денег, чтоб построить дом. А когда построил, уже ни одна женщина не хотела за меня идти, состарился я. Вот я и взял приемышей, дом отдал им, а они будут содержать меня до самой смерти. Разве я могу привести к ним гостей?
Граф вздохнул.
— Я знаю, барин, что, если бы вы не продали нам землю, нам негде было бы ее взять. Этого я не забываю! — затянул свою обычную песенку Сильвестр. — Мы вам спасибо сказали и деньги заплатили. Только принять вас я не могу, барин, ведь меня самого дети содержат.
«Одну ночь — это еще куда ни шло, — думал старик, — но, чего доброго, барин повадится сюда, как к Яношу Денешу повадился. Что мне тогда с ним делать?»
— Да, меня дети содержат! — вздохнул он еще раз и умолк.
Граф быстро встал с завалинки, словно лишь сейчас поняв то, о чем ему десять минут толковал старик, и торопливо вышел за ворота. Здесь он замедлил шаги.
Люди возвращались из клуба, и на большой дороге было шумно. Граф свернул в боковую улочку и пошел вдоль ручья, а когда совсем стемнело, снова явился в село.
У Яноша было светло и в комнате и в кухне. Граф подошел к двери кухни — было слышно, как там говорили по-румынски. Янош сидел на лавке, а на кровати оживленно беседовали Арпад и какой-то высокий худой парень со смуглым лицом и синими глазами.
Первым увидел графа чужой парень и замер с поднятой рукой, видимо, показывая, как велик был предмет, о котором шла речь.
— Смотри, Арпад, кто-то пришел.
Янош обернулся, и улыбка застыла на его лице.
— Добрый вечер! — глухо произнес граф.
— Добрый вечер, господин граф, — ответил сразу помрачневший Янош.
Смуглый парень вопросительно взглянул на Арпада, и Арпад сделал ему знак, что объяснит позднее. Растерянный Янош встал.
— Барин, я очень жалею, но мне негде вас положить. На лавке сплю я, а Арпад и Костел на кровати. Наверху, вы сами знаете…
И Янош словно обрадовался, что у него есть веские причины не принимать графа, покончить раз навсегда с этой постыдной дружбой, которая ничего не приносила ему, кроме вреда. Что у него общего с барином?
Подавленный граф, стоя в дверях, подумал с минуту и сказал:
— А на чердаке с сеном, над сараем, нет места? Если вы позволите, я лягу там. Я ночью не курю. У меня даже папирос нет.
Янош только рот разинул. Такого он никак не ожидал, и ответить было нечего. Он взглянул на Арпада, но тот, как всегда, улыбался, и Янош не мог понять, что кроется за этой улыбкой. Он вздохнул, почесал грудь под расстегнутой рубашкой и тихо сказал:
— Так я вас провожу туда, барин. Может, там блохи, может, мыши… Не знаю… Как хотите…
Постелив для барина на сене покрывало, Янош вернулся в кухню, но на душе у него было не слишком спокойно.
— Кто это приходил? — осведомился Костел.
— Прежний наш помещик. Теперь дела у него плохи, и отец иногда пускает его к себе.
Янош поспешил прибавить, стремясь не столько выгородить барина, сколько избежать того, чтобы у механика государственной фермы, Костела, сложилось неблагоприятное мнение о нем, Яноше:
— Он работает, бедняга, ежели находит работу, даром хлеба не ест!
— Работает, а потом напивается, и его всякий раз выгоняют с работы, — объяснил Арпад.
— А в свое время он был человеком порядочным? — спросил Костел.
