Самый худший из дней
Если бы весной, перед госэкзаменами, мне не пришло вдруг в голову провести десять дней в деревне, я точно знаю: сидеть в Баку, в чудовищной жаре, томясь бездельем, было бы сейчас намного труднее. Конец июля в Бузбулаке бывает жарким, но думая о Бузбулаке, я представлял себе не летнюю жару, а те десять весенних дней, наполненных солнцем и цветением. Цвело все, все было молодое, живое, свежее, но вишневое деревце под окном, только-только покрывшееся цветами, было настоящим чудом: никогда ни на одном дереве не видел я таких белых цветов. Стоит только вспомнить деревню, и сердце мое, омытое потоком этой белизны, успокаивается, очищается… Легкие еще хранят воздух весенних дней, и во сне я часто вспоминаю его.
Десять весенних дней в Бузбулаке я провел почти в полном одиночестве и в каком-то особом, удивительном спокойствии: такая была пора — уже отсеялись, а косьба, уборка были еще впереди; деревья не надо было ни окапывать, ни поливать — все в цвету, они были неприкосновенны, как женщина, ожидающая ребенка. Грозы уже отгремели, отшумела весенняя речка, даже птицы уже не пели, не щебетали: они справили свадьбы, свили гнезда и теперь, высиживая птенцов, тихонечко сидели на яйцах. Рано по утрам приходили машины из района и увозили в кузовах моих соучеников, девушек и парней, работавших на заводе, на консервной фабрике, на стройке, на станции железной дороги. Единственные громкие звуки, которые можно было услышать в Бузбулаке, и были сигналы грузовиков. А в остальное время дома, сады, луга, солнце, цветы — все погружалось в дрему и пустоту безмолвия. И школьный звонок на перемену и с перемены не нарушал тишины, лишь заставлял ее легонько тренькать.
Никогда в жизни я так не наслаждался тишиной. Одиночество не угнетало меня, напротив, было приятно. Будто все эти пять лет в Баку я только для того и учился, чтобы, однажды приехав в родной дом, в одиночество и покой, провести здесь эти десять дней. Оказалось, что покой и одиночество необходимы мне как хлеб, как воздух — я и не подозревал об этом, собираясь в деревню.
Я никуда не спешил, не таскался, как обычно, в клуб, в чайхану — я лишь время от времени заходил в библиотеку за книгами: почти все время сидел у открытого окна, читая, а если и уходил, то искал тихое безлюдное место — мама в этот приезд не могла надивиться на меня…
Мама думала, что я готовлюсь к экзаменам. Но я не готовился к экзаменам. Книги, прочитанные мной тогда, лишь косвенно относились к наукам, по которым мне предстояло экзаменоваться. Эти книги имели отношение только ко мне самому. Получилось, что я приехал на эти десять дней, чтобы заново перечесть когда-то читанные книги, хотя, когда я садился в поезд, я и не подозревал об этом. Только один раз, когда Салим Сахиб пришел на встречу со студентами, я вспомнил бузбулакскую библиотеку. Библиотеку и еще многое другое, о чем расскажу позднее. Я вспомнил, как, еще учась в младших классах, я приносил домой толстенные книги Салима Сахиба и, читая чуть ли не по слогам, пытался постичь их смысл. Теперь, приехав на какие-то десять дней отдохнуть, подышать свежим воздухом, я вдруг снова зачастил в библиотеку, главным образом за книгами Салима Сахиба. Я и сам не понимал, почему это так: может, причиной моего интереса к Салиму Сахибу была та его встреча со студентами, может, что-то другое…
В те десять дней я заново прочитал все книги Салима Сахиба, имевшиеся в бузбулакской библиотеке, и еще несколько книг, также до дыр зачитанных бузбулакскими книгочеями, испещрившими страницы всяческими метками: плюсами, минусами, вопросительными и восклицательными знаками… Я перечитывал эти книги с таким волнением, что, когда я листал их, у меня дрожали руки. С утра до вечера сидел я перед окном: от чтения темнело в глазах, и тогда я переводил взгляд на окно и видел: вишневое деревце стоит все такое же белое. Читая, я то радовался, то горевал, а порой — чего тут скрывать? — в голову приходили гнетущие, черные мысли. И может быть, именно на этом «черном фоне» цветущая вишня и показалась мне вдруг такой немыслимо белой… Так это или не так, но именно в те, проведенные в деревне дни я открыл для себя, что на свете есть этот удивительный источник света — белый-пребелый свет надежды. Что это было, какая надежда — объяснить невозможно. Но чем бы он ни был, он существовал, белый цвет надежды, а если бы его не было, слоняться без дела в Баку в эту чудовищную жару, было бы много труднее…
