Повести и рассказы - страница 50

Не надо, Садык, не скучай. Скоро загудит гудок, ты вскинешь на плечо торбу с семечками и побежишь к заводским воротам. Вы сядете с тетей под деревом, она накрошит в суп хлеба, и ты будешь есть: и суп съешь и хлеб. Потом ты опять усядешься возле будки дяди Селима, а он будет латать башмак и рассказывать тебе и черному псу про свою молодость. А потом вы с черным псом побываете далеко-далеко в горах; там много гранатовых деревьев; они пьют родниковую воду и цветут алым цветом… Черный пес будет сражаться с огромными волками, и ты будешь кормить его свежим мясом. Дяде Селиму ты будешь каждую неделю присылать по барану, чтобы он всегда был веселый. А если поедешь в город, на тебе непременно будут высокие черные сапоги: Сафтар в этот день сможет побольше заработать. С мясником Али ты расправишься запросто: подойдешь, одним ударом опрокинешь на землю, залитую бычьей кровью, и будешь долго бить его сапогами… Бездельники, прохлаждающиеся возле арыка, тоже получат свое: наподдашь сапогом под зад — и в арык, будут знать, как пялить глаза на голоногих детдомовских девчонок! А потом наступит твой самый главный день: громыхая черными сапогами, ты не спеша поднимешься по белой лестнице, откроешь ту самую дверь, в которую болван из болванов хотел затащить Мерджан, и убьешь этого болвана из болванов. Ты ведь уже понял, почему Мерджан каждый день посылает ему четыре кило белого хлеба…

Теперь вечера в нашем дворе проходили гораздо веселей. У меня появились свои деньги, и каждый раз, когда Мерджан садилась подсчитывать выручку, я устраивался возле нее.

Мятые грязные рубли я менял у Мерджан на новые, чистенькие. Обменивать рубли на десятки или тем более на тридцатки я не хотел, тогда у меня оказалось бы всего несколько бумажек, а так — целая стопка. Каждый день к ней прибавлялось совсем немного, но я заново пересчитывал все свои деньги и делал это неторопливо, со смаком раскладывая бумажки подальше одну от другой; так их казалось больше.

Я складывал и раскладывал рубли, а тетя Медина сидела напротив у стены и не отрывала от меня глаз. То ли ей приятно было видеть, что я наконец нашел себе какое-то занятие, то ли, глядя на меня, она раздумывала о своем… Последнее время она вообще очень много думала, сядет вот так, опершись о стену, и думает, думает, глаза у нее усталые и счастливые…

Может быть, это потому, что Якуб наконец оставил ее в покое, хотя в это и трудно поверить. Но это так — достаточно было тете один раз пройти мимо базара без чулок, чтобы Якуб отвязался от нее. Через несколько дней он поймал меня на площади, долго ругал за то, что я допустил подобное бесстыдство, а под конец назвал бабой и плюнул мне в лицо. Он, конечно, понятия не имеет, что тете Медине просто нечего надеть, что чулки, которые дала ей Мерджан, давно уже продрались и что Мерджан обещала обязательно раздобыть чулки и себе и ей, как только их привезут на склад. Очень даже возможно, что чулки скоро привезут и тетя появится на улице в новых чулках, но ведь Якуб этого не знает. С Якубом покончено — я понял это, когда он назвал меня бабой и плюнул мне в лицо. Он потом и через людей передавал тете, что не считает себя больше нашим родственником…

А может быть, тетя вовсе и не о Якубе думает, а о русском?.. Несколько дней тому назад, погасив свет, тетя долго шепталась о нем с Мерджан. В конторе заболела уборщица, и этот русский, главный механик завода, попросил тетю прибрать у него в квартире. Тетя рассказывала об этом взахлеб; во-первых, ключи от квартиры он доверил не кому-нибудь, а ей; во-вторых, это такой порядочный человек — ни разу даже дверь не открыл, пока она убирала. Но это еще что! Вытирая пыль, тетя уронила на пол зеркало, большое, красивое зеркало в деревянной оправе; оно разбилось. И, подумать только, на следующий день, увидев тетю в конторе, этот человек ни словом не попрекнул ее, наоборот, даже улыбнулся. Уборщица давно уже вышла на работу, а он каждый день дает тете ключи. И все для того, чтоб она не подумала, будто он сердится. «Ну скажи, Мерджан, кто из наших может так поступить?..»