— А если правительство не привезет муки? — спросил человек, которого тоже звали Гариб. (Этого второго Гариба мельница заинтересовала вроде не меньше, чем первого). — Я считаю, в деревне нужна мельница…
— А с пекарней чего прикажешь? На замок?
— Будто ты каждый день покупной хлеб ешь!
— Да все равно: нет сейчас той пшеницы!.. А эту хоть и сам мели, вкуса не будет!
— Будет! Магазинную-то, ее электричеством мелют! Из-под жернова — другое дело!
— Жернов! Тот жернов давно в труху превратился! С каких пор мельница брошенная…
— А с каких? С войны?
— Почему!.. До пятьдесят второго работала… Потом уж нет.
— Спасибо еще, Мирали-ага приглядывает. И стены бы давно рухнули.
— А откуда вы знаете, что больше войны не будет? — Кулу-Песмис обвел сидящих мрачным взглядом. «Песмис» по-бузбулакски значит «Пессимист», бузбулакцы не зря дали этому человеку такое прозвище.
— При чем тут война? Мы про мельницу!
— Очень даже при чем!
— Никакого отношения!
— А Китай?! День и ночь зубы точит!
— Что твой Китай!.. Лучше скажи про ту страну, где недавно самого президента…
Гариб понял, что разговор может затянуться. Надо было брать быка за рога.
— Мельницу я пущу, — сказал он. — Ваше дело — зерно возить. — И, подумав, добавил: — А то налажу и буду сидеть, загорать…
Снова первым подал голос Гариб.
— Налаживай! — сказал он. — А зерно — не твоя забота.
— Спасибо, тезка… Эй, Песмис! Чего задумался? Будешь зерно возить?
— А чего?! Привезу!.. — И Песмис так поглядел вокруг, словно кто-то уже решил идти ему наперекор.
* * *
Вот так все и началось. Наутро Гариб первым делом направился к дяде Мирали. (Дядя Мирали жил по соседству с мельницей и держал там сено: мельница была у него на замке). И когда этот самый дядя Мирали, постучав по жернову клюкой, сказал: «Камень-то никуда!», Гариб нисколечко не огорчился. Он знал: есть еще один жернов. На соседней мельнице в Дарыдаге. Мальчишкой он часто слышал, как расхваливали дарыдагскую мельницу и ее жернов. (Если здесь, на бузбулакской мельнице, случалась давка, бузбулакцы и сами возили зерно в Дарыдаг). Теперь-то, конечно, и та давно не работает. А раз не работает, жернов можно забрать. Забрать и поставить вместо этого.
Дяди Мирали одобрил такую мысль.
— Этот-то совсем никудышный, — он снова ткнул палкой в жернов. — И то сказать — без малого сто лет стоит. А в Дарыдаге у них камень новый. Хороший камень. Армянин тесал — большой мастер…
— Считаешь, можно везти?
— А чего ж? Очень даже. Возьми ребятишек покрепче, наймите машину и везите. Ничего не составляет!
В тот же вечер, еще до закрытия чайханы, Гариб в момент сумел обделать дело: отобрал пятерых парней из тех, что толкались возле нард, и объявил им, что завтра утром они едут в Дарыдаг за жерновом. Мохсун, водитель колхозной трехтонки, запросил было десятку, по потом как миленький согласился на трешку. По дороге домой Гариб прихватил в магазине три поллитровки, а у Иси, охранявшего колхозный курятник, купил четыре десятка яиц, по тринадцать копеек штука. И когда он с этой водкой и с яйцами явился домой, вид у него был такой, что Сусанбер подумала: выпил парень…
— Вот, — сказал Гариб, передавая жене яйца, — свари. И погляди там: может, чего найдется: пендир, маринованное что… Завернешь вместе… Дело есть… Завтра меня пораньше буди!
* * *
Назавтра Гариб сам встал раньше жены. Зато поднять с постели парней, что должны были ехать с ним за жерновом, оказалось делом нелегким. Что ни говори — зима, долго спать привыкли. Особенно намучился он с Мохсуном — пятерых легче было вытащить из постели, чем одного этого. Глаза не продрал, сквалыга, а уже начал: на кой ему эта трешка, подавитесь вы своей трешкой — пока не выехали, все ворчал. Только Гариб стоял на своем — ни гроша не добавил. Столковались на трешке — все. Мужчина — значит, держи слово. А что тебе сейчас поспать дороже любых рублей, это дело понятное.
Когда солнце высунулось из-за горы, тронулись в путь. Кроме Мохсуна, все ехали в кузове. Настроение — лучше не бывает. Сон как рукой сняло: пели, смеялись, тузили друг дружку. То и дело ныряя в канавы, машина вскарабкалась на гору и пошла вдоль колхозного сада. Гариб глядел на эти деревья и думал, что в этом году ему, слава богу, не придется больше стеречь их. Не надо больше ссориться с людьми, набрасываться на ребятишек… Он, как вернулся из армии, пятый год уже садоводом. А сад дело такое: за ним или по-настоящему ходи, или совсем не касайся, Джумшид этот черт-те что учинил: за клевером у него один глядит, за травой — другой, за фруктами — третий; Гариб только за деревья отвечал. Собирал фрукты, сдавал на консервный пункт. А все равно не хозяин. Поди, скажи тому, кто при клевере, кончай, мол, полив — цветы осыпаются… Или тому, кто на сене, — запрети ему осенью скотину под деревом привязывать. Плевать они на тебя хотели — каждый свое знает. У этого — трава, у того — клевер. И правильно, потому что план, потому что приказ есть: ты столько-то клевера сдашь, ты — сена; голова не знает, что руки делают, руки — что голова думает… А так-то, если к этим фруктам ловкого человека приставить, что хочешь, мог бы иметь. Машину купил бы, дом бы отгрохал, что твой дворец. Но это, конечно, не каждый может, — потому что не человеком, собакой быть надо. Положим, косят женщины с подростками клевер этот или траву; пекло, весь день на солнце, запрети им персик сорвать или абрикос; да она, если днем и не съест, все равно вечером сорвет, домой снесет ребятишкам… И потом, хочешь деньгу иметь — на рынок тори дорожку. А Гариба убей, не будет, торговать на базаре. Да и на кой ему? Дом есть (он еще по армии построился, тесть подсобил), корова имеется, куры… Из своего сада фрукты продать по сходной цене, тоже, глядишь, две — три сотни. Опять же Сусанбер шелкопряда выкармливает; тут, если без обмана, до тыщи в год заработаешь. Деньги, что за прошлый год получены, до сих пор у нее лежат. (Он, когда пришел из армии, разнежился как-то раз, разомлел, ну у него и выскочило: в Ленинград, мол, тебя свожу. С тех пор Сусанбер каждый год деньги свои откладывает: все надеется поехать — повидать места, где Гариб служил). Летом-то он и сам верит, что свезет жену в Ленинград, а как зима, не хочется чего-то с места трогаться. Ну, а деньги понемножку расходятся: туда, сюда… Двое парнишек у них растут — Сусанбер их одного за другим родила. Гариб еще и в армии не был. А сейчас, видно, кончилась щедрость божия, пять лет уже не рожает… В общем, с мельницей — это он правильно. Во-первых, никто над душой не стоит, не помыкает… Второе круглый год при деле, с тоски не сдыхать в этой чайхане. А главное — хлеба настоящего поедят люди. Конечно, пылища на мельнице, в муке с головы до ног… Только ведь покойный дядя Машдислам сорок лет эту пыль глотал, — а мужик был — дай бог каждому: в девяносто лет сидит, бывало, чаек попивает да о бабах разговаривает… Будешь ты о них разговаривать, если здоровья нет?! А у Джумшида этого сгниешь в чайхане от безделья!..
