О том, как Нариманов обрадовался Садыку, как они обнимались, как шутили, Махмуд, конечно, рассказал односельчанам сразу, как вернулся из Баку. И с того времени, услышав имя Наримана Нариманова, бузбулакцы всякий раз поминали Садыка. Был период, когда имя Нариманова не было слышно, но Махмуд утверждает, что и тогда точно знал: Садык жив и здоров. Хотя бы потому, что во сне он видел Садыка только под деревом или у воды, а вода, и деревья — знак жизнестойкости и здоровья… Позднее Махмуд разузнавал, выяснилось, что Садык-киши действительно жив-здоров — сны не обманывали Махмуда.
Пятьдесят восемь лет прошло с того диабета. За все это время они ни разу не виделись. А приехал Садык-киши, и словно только вчера расстались…
Махмуд был счастлив, как ребенок, как ребенок радовался он возможности потолковать со старым другом. Дочери и внучки его ухаживали за Садыком-киши, прибирали у него, стирали белье. Только еду он готовил сам, — дескать, хоть что-то могу я делать?.. Однако в Бузбулаке понимали дело так, что готовку Садык-киши никому не доверяет. «Дольше прожить хочет». Если бы Садык-киши получал от правительства не сто восемьдесят, а только восемьдесят рублей, Махмуд, вероятно, не допустил бы, чтоб приятель его на старости лет жил один. Но в таких делах бузбулакцы — люди тонкие: вдруг да отыщется какой болтун — скажет, на Садыкову пенсию позарился…
Когда Махмуд и Садык-киши усаживались рядышком перед бузбулакской мечетью, вокруг них сразу же собирался народ. Разговор большей частью шел о Нариманове; в тишине и безмолвии Бузбулака, вероятно, и не могло быть более интересной темы, и кроме того, стоило старикам оказаться вместе и завести этот разговор, так тотчас возникали все новые и новые подробности. Рассказывая, как он умучился тогда, отыскивая Садыка, в «этом громадном Баку», Махмуд всякий раз припоминал истории, одна удивительней другой; ну, например, оказывалось, что Садык-киши водным путем доставлял Бакинским комиссарам оружие из Астрахани… В общем поговорить было о чем. Но начавшийся с Нариманова разговор, покружив вокруг да около, в конце концов почему-то неизбежно упирался в Джумшида, потому что, как сразу приметили бузбулакцы, тут у Садыка-киши было больное место. Едва Садык-киши появился в Бузбулаке, он в первый же день завел этот разговор и при всем народе заявил, что: «От Караханова сына колхозу добра не будет».
Теперь в Бузбулаке мало кому известно, чем занимался Карахан пятьдесят лет назад, чем он так насолил Садыку-киши, сам же он ничего не рассказывал. Что касается Махмуда, тот всякий раз, когда речь заходила о Карахане и Джумшиде, сперва молча посмеивался, потом начинал свой рассказ — всегда одинаково начинал, одинаково заканчивал — и, закончив его, всякий раз принимался хохотать.
— Примчался как-то ко мне, давай, дескать, вместе в колхоз вступать. «Ишь ты, — говорю, — мне от отца как-никак конь остался, пара быков. Я, если и заленюсь на колхозной работе, конь с быками мое отработают. А от твоего, говорю, отца, что осталось? Ишак? И того Караханом кличут! Как это, говорю, мы с тобой, прощелыга ты этакий, колхоз строить будем? Может, ты работать умеешь? Да если ты работящий человек, чего ж до сих пор не работал? Землю отцовскую Кебле Казиму чуть не задаром отдал, деньги — в картишки спустил?!» Плюнул ему в глаза и все. Он, дармоед, сколько лет потом в караульщиках в колхозе ходил, салом весь оброс, как свинья. И сам первый вор был.
От высказываний насчет самого Джумшида дядя Махмуд воздерживался. Может, остерегался. Может считал, что об этом только Садыку говорить. Не исключено, конечно, также, что поскольку дядя Махмуд и сам побывал в председателях, то полагал ниже своего достоинства осуждать теперешнее начальство. Когда Садык-киши принимался ругать Джумшида или возмущался непорядками, Махмуд посмеивался. Посмеивался и говорил: «Сам виноват!» Чего ж, мол, ругаться — твоих рук дело… Не потому, конечно, что дядя Махмуд и впрямь считал Садыка одним из устроителей и основателей всех порядков. Махмуд прекрасно знал, что если Садык и мог когда развернуться, так только в революцию, в самую что ни на есть заваруху. А чтоб посты занимать — откуда у него грамотность? Садык, может, потому и уберегся, и доброе имя свое сберег, что был всегда на рядовой работе, и сто восемьдесят рублей пенсии шли ему за то, что отличился в революцию. Это все так, все понятно, но что будешь делать, если даже в тех случаях, когда разговор упирался в Джумшида, Садыку-киши почему-то доставляло удовольствие считать себя зачинателем, устроителем и основателем всех порядков. Именно поэтому дядя Махмуд, и повторял так часто: «Сам виноват!».
