Даже в этом тысячеголосом шуме Афанасий различил ликующий зов Камалы:
— Диди! О диди, ты танцевала лучше всех!
Камала все время была тут на помосте, укрытая складкой занавеса, все время простояла неподвижно, не отрываясь от Чандры взглядом. А теперь, победив очарование, освободившись, очнувшись, она бросилась прямо к сестре. Она раскинула свои детские, любящие руки, она хотела обнять Чандру, обхватить ее, свою диди, прижаться к ней близко-близко, крепко-крепко, почувствовать ее всю. Но Чандра не позволила.
Афанасий добрался уже до самого помоста и видел: Чандра тихонько отодвинула Камалу, тихонько ей что-то сказала на ухо и отвернулась. Обида, испуг, отчаяние — все это быстро, быстро сменилось на личике Камалы; и Афанасий сам испугался, когда увидел, как вдруг округлились в ужасе ее черные глаза.
Афанасий видел: Чандра легко спрыгнула с помоста и пошла прямо на людей, словно знала, что люди расступятся. Они расступились. Образовался проход. Словно продолжая свой танец, Чандра легко неслась по проходу, и сейчас же за нею толпа плотно смыкалась. На помосте уже началось новое действо, там уже танцевали новые странные облики в ярких одеждах, с ярко раскрашенными лицами, страшными, как маски. Все взгляды обратились только на них. На Чандру никто не смотрел, и она исчезла в людском многолюдстве.
Чандра пробежала так близко, что Афанасия на миг охватило сладким запахом жасмина от ее венка, и она не заметила, не узнала своего друга.
Но это его не смутило. Он понимал, что после такого танца она ничего и никого не видит.
Он хотел заговорить с нею, она не услышала. Он хотел остановить ее, она уже пробежала мимо. Она пробежала, и два людских потока сомкнулись за ней, и перед ним была уже плотная толпа, слитная, страшная в своем непонимании, в своем равнодушии к ним, — вся захваченная новой игрой. А Афанасия ничуть не трогало, что делается теперь там, на помосте. Ему нужно было только одно: отыскать глазами белый веночек Чандры. Но белый веночек скрылся за массой людей, и Афанасий тщетно пытался раздвинуть толпу. «Как дурной сон!» — подумал он, изо всех сил порываясь вперед и неумолимо оставаясь на месте. Он уже хотел кричать, он уж готов был взмахнуть кулаками, когда маленькие горячие пальцы ухватились за его руку.
— Афа-Нази! Скорей! — только и сказала Камала, и он с радостью ей подчинился. Девочка повела его не в ту сторону, куда убежала Чандра, не к выходу, — она потянула его вдоль помоста. Все ускоряя бег, Камала влекла его за собой; скоро они обогнули весь помост и уткнулись в стену. В стене оказалась маленькая запасная дверь. Камала налегла на нее — и они очутились в саду.
Даже после жары и духоты зрительного зала индийская ночь была и жарка, и душна. Сухой треск цикад слышался со всех сторон, покрывал отдаленную музыку. Танцы и представление, очевидно, длились очень долго; звезды уже погасли, и только вблизи от высокой луны горела алмазным блеском одна большая утренняя звезда.
— Афа-Нази! Скорей!
— Куда, умница?
— Туда. К реке.
Не так-то просто было пробраться к реке по густому незнакомому саду. Афанасий один, наверно, блуждал бы до утра. Но Камала разбиралась лучше; она успела, как видно, еще днем обежать все эти заросли и запомнила путаные проходы. Все же прошло не меньше получаса, пока они выбрались из густых зарослей тамариска и очутились на том низком, топком берегу, откуда вчера спускали в воду лампады. Луна уже бледнела, по воде бежала совсем расплывчатая и неясная лунная дорожка, а восток уже проступал еще тонким, еще не розовым, а белесым утренним светом. Афанасий всматривался до боли в глазах; ничего, ничего не было видно ни на берегу, ни на водной глади.
— Афа-Нази! — сказала вдруг Камала. — Сюда не надо.
— Что еще? А куда же надо?
Афанасий задыхался, руки его дрожали. Камала тоже дрожала, как в лихорадке, но говорила она, как взрослая — повелительно и сурово.
— Куда же? Куда же? — повторял, как потерянный, Афанасий.
— На праягу.
— Что за праяга такая?
— Это — где впадает приток. Там приносят жертвы. Там молятся. И там… — она запнулась немного. — Там, люди говорят… там когда-то утопился старый-престарый царь.
