Шел урок литературы. В школе, где раньше учился Борис, литературу преподавала учительница по прозванию «Пэрсик». Это была цветущая, краснощекая девушка в короткой юбке и кофточке абрикосового цвета, — за нее-то она и получила свое ироническое прозвище. Она очень мило улыбалась, мило картавила, красила губки и, желая казаться выше, носила туфли на непомерно высоких каблуках.
Пэрсик была в сущности хорошей, безобидной девушкой, несчастье которой заключалось только в том, что сама она не подумала, а ей никто не подсказал, что девушка в школе — не просто девушка, но учительница и что это определяет и манеру держаться, и костюм, и тон, и улыбку. Ребятам, конечно, до этого не было дела, — они ее просто не слушали.
Здесь учитель был совсем другой — пожилой, высокий, худой, в пенсне и вязаном шерстяном жилете. У него было выразительное «артистическое» лицо, подернутое болезненной желтизной, и седые пышные, вьющиеся волосы. Звали его Владимир Семенович. Свой первый урок он посвятил беседе о предмете литературы и ее значении для общего развития человека. Но этот урок у него не получился. Он и сам не мог понять, что происходит в классе, откуда этот непрерывный шум, бесконечное переглядывание и перешептывание, когда раньше, в других классах, тот же самый вводный урок проходил у него всегда живо, интересно и он сразу брал ребят в руки.
Владимир Семенович остановился, снял пенсне и, вытянув длинную шею, оглядел класс.
— Молодые люди! — сказал он жестким, требовательным голосом. — В чем дело?
«Молодые люди» немного притихли, а учитель, глядя на них, проверял себя: чего же не хватает ему сегодня — убежденности, огня, логики? Он напряг все свои внутренние силы, стараясь переломить обидное равнодушие класса и, вопреки ему, доказать, что не может быть образованного человека без знания литературы, без знания жизни и людей, которых она изображает, без решения вопросов, которые она ставит. Но едва он заговорил, стремясь передать классу всю силу своей собственной убежденности, как в классе снова начался шепот и волнение.
Ребятам было не до урока. Один удар — и целая уйма вопросов! Что будет, и как быть? Дознаются или не дознаются? Это — первое и основное. Сознаваться или не сознаваться? Кто должен сознаваться? И кто вообще тут виноват?
— А кто ж еще виноват? Конечно, он! — шептал Борису Сухоручко, указывая глазами на Валю Баталина. — Ишь сидит, нахохлился, за очками спрятаться от ребят хочет! Академик несчастный, слепой черт, мазила! Футбольные ворота с оконной рамой спутал! Без него ничего бы и не было. А они… Они и так и этак могут повернуть. Не было б мяча, не было бы и всей истории. А кто мяч принес? Зачем принес?.. Подать сюда Тяпкина-Ляпкина! Чувствуешь?.. А могут и всех привлечь, кто играл! А играли чуть ли не все. Чувствуешь? Тут дело общее!
Надо всем этим Борис думал и сам, но решить пока ничего не мог, так как оставался неизвестным «икс», который Сухоручко назвал неопределенным, но очень емким словом «они», — то есть учителя, классный руководитель, директор, все правила и порядки, существующие в этой школе. В прежней школе все было бы ясно, там все было привычно и изучено, все можно было бы учесть, приспособить или приспособиться. А здесь — сплошной «икс», хуже, чем в алгебраической задаче.
— Вы о чем думаете, молодой человек? — прервал вдруг размышления Бориса голос учителя.
— Я?.. — Борис поднялся. — О литературе…
— И что же вы о ней думаете? — язвительно спросил Владимир Семенович.
— Что?..
— Да! Что?
— Да вот… что вы говорите, — пробормотал Борис.
— А именно?
Кругом послышался шепот спешивших на выручку ребят, и, прислушиваясь к нему, Борис попробовал соорудить некоторое подобие ответа. Но получилось что-то настолько путаное и нелепое, что Владимир Семенович, возмутившись, гневно прервал его на полуслове:
— Садитесь! Я не позволю оскорблять благородный предмет литературы такой чепухой! Не позволю!
После этого ребята притихли и конец урока просидели более или менее тихо. Но зато на перемене класс превратился, по выражению Сухоручко, в «новгородское вече». Вече, однако, ничего не успело решить, как вошла Полина Антоновна и предупредила, чтобы после уроков ребята не расходились, — есть важное дело.
