— Какой класс-то?.. Восьмой «В»? Это вы окно-то разбили? И что вы за народ за такой? Носятся с вами, носятся… За этакие штучки в милицию бы сдавать, а с вами цацкаются! У-у, саранча!
Теперь перед Борисом вставал новый вопрос: сказать дома об истории с футболом или не сказать? Может быть, сказать одной маме? Она была горячая, иногда язвительная на слово, но почему-то эту ее горячность переносить было легче, чем немногословный упрек отца.
Отца Борис не то что боялся, но ему становилось всякий раз не по себе, когда тот глянет искоса, не поворачивая головы, отвернется, потом опять глянет и коротко, отрывисто окажет:
— Борис! Стыдно!
Выше этой меры осуждения был только совсем молчаливый взгляд, также искоса, и негромкое посапыванье носом. Казалось бы, ничего страшного не было, но Борис боялся этого больше всего.
Боялся он этого и сейчас, понимая, что, если сказать матери, — это все равно что сказать отцу. У них единый фронт, и она обязательно все выложит и тому.
— А ты, Боря, не думай, не горюй! — Сухоручко нагнал его и дружески взял под руку.
— А чего мне горевать? — независимым тоном ответил Борис.
— Ну и молодец! Подумаешь — стекло разбили! «Стекло как сердце — его разбить легко!» Вот фразочка! А? А можно наоборот: «Сердце как стекло — его разбить легко!» или: «Разбитое сердце — как хрупкое стекло». Нет, это хуже! А вот… Подожди, подожди!..
Коль из-за каждого стекла разбито будет сердце,
На свете не останется совсем сердец!..
Это уже целый экспромт? А? Классика! Тебе куда? Направо? А мне налево. Все равно, я с тобой пройдусь!.. Ну и попалась нам царь-баба! Она нас помотает. Меня вот с первого взгляда невзлюбила: «Почему руки в карманах?» А что тут особенного? Подумаешь, руки в карманах! Первый день, без книг пришли, руки пустые, куда их девать? А уж с мячом так и совсем загнула. Ну и хитра!.. Мне, говорит, ваш мяч не нужен, можете забрать его в любой момент. А сама построила всех и увела. Попробуй возьми! Ну, Вася ей тоже нос утер. От такой царь-бабы и то улизнул. Это у него комфортабельно вышло! Его Вирусом прозвали? Правильно прозвали! Настоящий вирус! Да что ты в самом деле?.. Или папы с мамой боишься? Они как у тебя — злые? Плюнь, береги здоровье! Что они тебе? Ну, поругаются! Что из этого? Их должность такая. Перед ними, Боря, себя тоже поставить нужно!
Эдик шел и болтал, не очень задумываясь над тем, слушают его или не слушают. Но Борису эта болтовня была приятна тем, что новый сосед не оставил его в такую минуту, а вот нагнал и по-товарищески старается развлечь всякими пустяками. На прощанье Сухоручко дружески хлопнул его по плечу:
— Ты, Боря, не расстраивайся. Что-нибудь придумаем!
Раньше все выглядело очень просто: ребята решили, значит — все! Решили молчать — все молчат, решили признаться — все встают, все виноваты. И Борис считал, что у них хороший, дружный класс. Ребята!.. Это слово для него объединялось с большой и шумной ватагой «мастеров искусств», организаторов «невинных забав», как они называли на своем языке бесконечные школьные проделки. Они задавали тон жизни класса, они вершили судьбы, они подавали команду, когда нужно делать то-то и то-то. И Борис не хотел отставать от них, он даже не думал об этом, — как же можно жить в стороне от ребят? Общительный по натуре, отзывчивый, готовый отдать все, что имеет, — учебник, книгу, тетрадь, деньги, — он охотно помогал товарищам, отдаваясь весь течению классной жизни, как бы растворяясь в ней. Все, что идет на пользу товарищу, — хорошо; выгородить, подсказать, дать списать, чтобы потом списать самому, — это так просто и естественно.
Теперь — новые ребята, и что-то новое, хотя еще очень неясное, чувствуется в начинающейся жизни класса.
Вот Игорь Воронов, Витя Уваров — новые товарищи, из другой школы, но Борис их выделил сразу же, с первого знакомства: тоже хорошие ребята, хотя они и совсем не похожи на прежних «мастеров искусств».
Вот Лева Рубин со своим пристальным, наблюдающим взглядом и суховатым голосом. Он тоже пришел из какой-то другой школы и тоже принес что-то свое, незнакомое Борису. «Вопрос нужно ставить принципиально…» Так у них в школе не говаривали.
