Однажды во время охотничьих забав Александр Николаевич повстречался за Новым Усольем, около деревни Огурдино, с девушкой, собиравшей в еловой чаще рыжики. Девушка была одета в длинный полосатый сарафан. Ноги ее были босы, голова повязана белым платком. Русая, аккуратно заплетенная коса спускалась до поясницы. Осторожно ступая по мшистой, слегка подернутой зеленью земле, она пальцами правой ноги нащупывала во мху мелкие рыжики, наклонялась, срывала их и клала в берестяное лукошко.
– Красавица, ты что же без лаптей-то? Нету, что ли? Не боишься на гадюку наступить? – спросил Строганов.
Он внимательно рассмотрел девушку и подумал: «А ведь и впрямь красавица! Одень такую по-барски, ей во дворце честь и место!..»
Девушка выпрямилась, усмехнулась задорно и, не боясь что перед ней на коне самовластный барин, ответила:
– Босой-то легче рыжики находить. Мелких глазом не видно, а нога нащупает. А от гадюк я заветное слово знаю. Не страшусь их…
– Ишь ты, бойкая! Чья такая?
– Мы-то? Демидовские. Исполу работаем: день на солеварне, день на себя.
– А звать как?
– Чероевой Марфушей звать. А тебе зачем? Не купить ли хошь? Я у Демидовых непродажная. Не беглая, испокон вогульские мы, тутошние…
– Никифор! – кликнул Строганов дворецкого, ехавшего позади. – Запиши-ка эту девку на память: Демидовская, Марфа Чероева… Да чтоб была в моей дворне. Нечего ей тут по кочкам прыгать. Глянь, видал ли краше?..
– И то, ваше сиятельство. Дородна, лицом бела и всем корпусом вышла, – ответил дворецкий Никифор Воронихин. – Да чего ее записывать, я ее знаю, и мать её знаю. По соседству будут, огурдинские, из вогулов.
Строганов не отрывал взгляда от девушки:
– Ну-ка, Марфуша, пройдись, не хромая, часом?
– Хромая, барин, хромая. На обе ноги! – посмеиваясь, отвечала Марфуша.
– Шутит, ваше сиятельство, здорова, как репка.
– Смотри, девка, со мной не шути. Знаешь, кто я?
– Ой, кабы не знала я, кабы не ведала, то в тайгу от тебя я не бегала. Так хороша, говоришь? – с усмешкой спросила Марфа барона.
– Хороша.
– А скажи, ваша милость, на погибель мне красота девичья или на счастье?
– На счастье, девонька!
– Смотри! Я не только от змеиного укуса слово знаю. Знаю и приворотное зелье, на чем оно растет. Ой, приворожу. Не посмотрю, что барин.
– Смела! – удивился Строганов.
– А чего мне страшиться? Сам посуди: не богато мое имение – лукошко рыжиков. Поезжай-ко с богом своей дорогой. Тебе, ваша светлость, охотиться за зверем да за птицей, а не за бедною девицей…
В тот день и охота была не в охоту барону Строганову. Пошнырял он с дворовыми людьми по лесу около Нового Усолья впустую. Приехав в Соликамск, сразу же кинулся барон по широкой чугунной лестнице в покои Демидовых. Во что обошлась Строганову вогулка Марфа Чероева – неизвестно, но стала она его добычей. И как ни охоч был Александр Николаевич до красивых пермячек, Марфа Чероева словно и впрямь приворожила его – казалась ему краше всех. В шелка одевал он ее, в дорогие меха, высокий, осыпанный крупным жемчугом кокошник Марфы был предметом зависти всех девок в Новом Усолье. А когда она первый раз стала беременна, Строганов распорядился отправить ее в деревушку Огурдино, где для Марфы и ее смирившейся строптивой матери были уже построены хоромы из самого толстого леса, с большими светлыми окнами, тесовой крышей, с резными наличниками. И усадебкой земельной наделил Строганов Чероеву, так что было где огород развести, было на чем покопаться хлопотунье матери.
И упреки, и брань слышали Марфа и ее мать от людей:
– Не честным путём барским добром пользуетесь… грех на душу берете!..
– Грех-грехом, а добро-добром. От трудов праведных только горб нажить можно, – оправдывалась Марфина мать и даже гордилась, когда появилась на свет внучка – баронское отродье. Да оказалась внучка не живуча.
Марфа поправилась после родов и стала еще краше, чем прежде. И снова привезли Марфу на подворье к барону. Она осилила грамоту – выучилась с помощью дворецкого по церковным и по светским книгам, коих немало было в строгановской библиотеке. А как пела она! За сердце брали барона ее песни – протяжные, заунывные.
