— Ах! — воскликнула Хо Нюй. — Какая прекрасная рыба! Где это таких ловят, не с Блаженных ли она островов? Я подобных не видывала и даже не знаю, как их едят.
— Конечно, где уж вам знать, — ответила жена повара. — Но это не ваша вина, что вам не у кого было научиться. Городские люди все едят палочками, а как уж у вас в деревне, не знаю. Наверное, руками хватают. Если вы не умеете иначе, берите прямо пальцами. Смотрите, как надо есть! — С этими словами она присела на циновку и начала деликатно, двумя палочками, подкидывать и запихивать в рот кусочки рыбы.
— Не посмею я залезть в блюдо моей чумазой пятерней, — сказала Хо Нюй. — Уж попытаюсь последовать вашему примеру.
Она подхватила палочками кусок и совсем было поднесла его ко рту, Как вдруг заметила, что жена повара внимательно смотрит на нее, как будто чего–то от нее ожидает. Хо Нюй тотчас смекнула, что ей хочется потешиться над неотесанной деревенской бабой, и подумала: «Отчего же не потешить?»
Лицо у Хо Нюй вдруг поглупело, палочки заерзали у нее в пальцах, кусок свалился обратно в блюдо, а она начала гоняться за ним, да так неловко, будто щенок за курицей на заднем дворе, а кусок трепыхался и скользил из конца в конец по всему блюду.
— Бежит, будто ножками! Уплывает, будто по морю! Улетает, будто птица! — приговаривала Хо Нюй, тыкая палочками в рыбу и таская кусок во все стороны. Наконец ей удалось подцепить его и почти поднести к губам и уже она раскрыла рот, чтобы проглотить, и опять уронила кусок себе на колени и подобрала его пальцами.
При виде этого жена повара чуть не умерла со смеху, обеими руками держась за бока, чтобы не лопнуть, так вертелась и извивалась, что платье трещало, и едва смогла проговорить:
— При…ха–ха–ха!., ходи… ха–ха–ха!., дите…ха–ха–ха! Приходите к нам опять! Ах–ха–ха! Я всегда буду кормить вас объедками!
Потом жена повара попросила Хо Нюй спеть, и Хо Нюй сейчас же встала, прищелкнула пальцами и запела:
Я живу под горой
И сушеной корой
Наедаюсь порой.
— Ах, какая глупая песня! — закричала жена повара. — Ах–ха–ха-ха! Как это можно есть кору? Живот раздует! — и принялась угощать Хо Нюй подогретым вином и рассказала ей все последние городские новости, речи, которыми женщины обмениваются перед воротами своих домов, и в том числе про ужасное убийство сына сановника Цзюй У.
— Поехал на охоту и не вернулся. А уж такой красавчик! Да такой гордый! Повстречаешь его на улице — обязательно плетью хлестнет или обругает.
Хо Нюй тотчас догадалась, кто накануне заходил к ней в хижину, и хотела было похвастать, что последняя видела убитого еще живым. Но вовремя прикусила язык, подумав о том, что как бы не вызвали ее свидетельницей, а до суда не посадили бы с колодкой на шее в тюрьму, где каждое утро стали бы ее бить палками по пяткам.
«Зло да беда — лишь последствия пророненного слова», — подумала она и поскорей стала прощаться.
— А убийце еще нет тринадцати лет, — сказала напоследок жена повара и, купив у нее оставшуюся связку грибов, наложила в опустевшую корзинку объедков.
Хо Нюй ушла очень довольная. Она слегка покачивалась от приятной теплоты вина, и ей казалось, что пары, недавно поднимавшиеся над чашечкой, теперь завиваются у нее в голове и как будто заволакивают глаза. Один раз на нее наткнулись чьи–то ворота, но она только сказала им:
— Посторонитесь! — и из вежливости сама свернула в сторону.
Она шагала вперед и думала:
«Какая я умная, какая я хитрая! Немножко польстила, немножко посмешила и заработала вдвое! — Потом вздохнула и подумала: — А зачем мне вдвое, когда я одна на свете!»
С такими мыслями, то веселыми, то грустными, прошла она часть пути. Еще часть подвез ее на своей тележке молодой парень, тоже возвращавшийся из города и говоривший все время об убийстве. Но ему Хо Нюй тоже ничего не сказала, а только хитро улыбалась и подмигивала, крепко зажимая губы двумя пальцами, чтобы невзначай не проскользнуло словечко. Так же молча поблагодарила она парня, когда он ссадил ее на повороте дороги. Тут уж она была почти дома и шла, не обращая внимания, куда ступает.
«Здесь меня никто не услышит», — думала она и запела:
