— Что вы, Иван Петрович, — ахнул Баранщиков, — я полмесяца здесь едва дотяну, не то что полгода! Поймите, благодетельный вы человек, в каком бедствии семья обретается! А сам я — к каторжным работам осужден, коли правдиво сии варницы балахнинские называть. Нет, куда мне полгода ждать! Неужто побыстрее нельзя тиснуть?
— Тиснуть! Сие дело — не малое. Тут у вас не менее семидесяти страничек печатных получится, да, может, сочинитель добавит, вернее сказать, не сочинитель, а как у нас говорят, редактор. Хорошему фактору, если потрудиться на совесть, — неделя работы только набрать и сверстать. Да перечитать и исправить — глядишь еще неделя. Потом штук пятьсот листов чистых отпечатать — тоже день, другой потребно, с просушкой. Сфальцевать, сиречь по сгибам согнуть, обрезать — еще неделька. А в переплет, сами знаете, — в Москву везти.
— Неужто здесь переплетчиков нету?
— Есть, да дороги, и той работы, как московские, не дадут. А по вашим-то видам нужно, чтобы книжка получилась чистенькая… Самое дорогое — переплет. Ну да потолкую со своими знакомыми. У них типография в Аничковом доме, господа Вильковский и Галченков. Может быть, они согласятся не весь тираж переплетать, а сперва с полсотни штук мне для лавки, чтобы хоть несколько расходы покрыть, а вам, чтобы высоким особам представить, тоже десятка два-три… Вот тогда, может быть, и дело наше выйдет быстрее. Обо всем том мне еще с типографами толковать надлежит. Что ж, заходите через недельку-другую, а рукопись у меня оставьте, чтобы Захар Константинович мог ее своему чиновнику поскорее передать. Желаю вам покамест всяческого благополучия!
Срок церковного покаяния, наложенный на Василия Баранщикова митрополитом новгородским и санкт-петербургским Гавриилом, слывшим великим праведником, окончился 7 мая 1787 года. Отбыв «в посте и молитве» в стенах Александро-Невской лавры эти десять покаянных суток, Василий Баранщиков получил билет духовной консистории «о прощении вины и отпущении грехов по причащению святых тайн и сердечной исповеди».
К этому сроку рукопись Баранщикова уже была исправлена и немного переделана тем самым чиновником, которого решил использовать для этой цели Зотов. Чиновник не оставил потомству полного своего имени, и лишь его инициалы С. К. Р. сохранились на первом издании «Нещастных приключений». После литературной обработки истина и вымысел смешались в рукописи, как вода с вином. Неведомый благодетель Баранщикова, придав рукописи более литературный стиль и поотняв у нее достоверности, тщательно изъял из нее всякие намеки на «пугачевщину», — в ней не осталось ни лефтов, ни гайдуков, ни гайдамаков, и даже упоминания о «святом деле» греков звучали весьма туманно. Осторожный чиновник знал требования своего начальства и очень хорошо учитывал вкусы всевозможных благодетелей Баранщикова! Сам редактор тоже пожертвовал некоторую сумму на ускорение издания.
Теперь, после отпущения грехов Василию, к рукописи спешно добавили страничку о крайне бедственном положении героя книги, а также его несчастной семьи. Эта скорбная концовка первого издания книги гласила:
«И он остается по претерпении злоключений и несчастий в Америке, Азии и Европе в подобных обстоятельствах и в отечестве своем и угнетается крайней бедностью».
Наборщики и печатники потрудились на славу. Через несколько дней после сдачи отредактированной рукописи в типографию Вильковского и Галченкова петербургский полицмейстер Андрей Жандар выдал издателям установленное цензурное разрешение на выпуск книжки под таким названием: «Нещастные приключения Василия Баранщикова, мещанина Нижнего Новгорода, в трех частях света, Америке, Азии и Европе, с 1780 по 1787 год».
Книга вышла летом 1787 года и приобрела популярность, на которую Баранщиков не смел и надеяться! В глазуновской лавке она шла на расхват, и причиной тому были новые грозовые тучи на турецком горизонте. Султан предъявил России неумеренные требования — отказаться от всех плодов победы в предыдущей кампании. Принять такой ультиматум Екатерина не могла, и русские войска вновь приводились в боевую готовность.
