После шахмат спустились в большую гридницу. Здесь в очаге уютно горел огонь. Тесовые стены деревянного дворца-терема, как называют его русы, излучали тонкий смолистый дух, придававший жилью особую теплоту и домовитость не в пример богатым, но холодным палатам византийской столицы. В сборе была вся семья боярина. Навстречу гостю поднялась хозяйка. Гость склонил голову с седым зачесом ниже, чем полагалось по сану. Его темные глаза светились восхищенно. Да, русы удивительный народ! Их мужчины отличаются мужеством и статью, их женщины… Может быть, есть более совершенные формы и пропорции, коими можно изменить красоту, может быть, женщины других народов искусней умеют возжечь огонь страсти в юношах и старцах, но это милое лицо с нежным овалом, чистым высоким лбом и озерными глазами… В ней покой, и любовь, и ещё что-то такое, отчего начинает щемить сердце и казаться бренным и ничтожным и искусство дворцовой игры, и успех в делах — мирских и божеских. Ничего не надо! Зачем? К чему? Все — суета сует. Остаться тут, в этом тесовом тереме, чтобы мерцал, излучая тепло, огонь, чтобы глядели любовно и верно озерные глаза. Во веки веков, аминь!
Гостя развлекали. Хозяин — беседой о книгах, коих был собиратель и чтец. Хозяйка — милой улыбкой, с которой она предлагала отведать снова появившихся на столе вин, фруктов и сластей. Хозяйские дети — забавами. Сын-отрок, кудрявый по отцу, поначалу дичился, но потом, подбадриваемый матерью, приблизился доверчиво, поцеловал погладившую его по волосам сухую руку с тонкими белыми пальцами. Дочь-подросток, округлым лицом похожая на мать, читала в честь гостя греческие стихи, вскидывая головку. В мочках её маленьких ушей сверкали огоньками драгоценные колты.
Добрыне, слушавшему чтение дочки, почему-то вдруг вспомнилось, как он покупал эти колты. Видя, что боярину приглянулись украшения, слуга-продавец вскинул их на ладони, так что все пять усыпанных жемчужинами лучей вспыхнули, загорелись, засверкали, как настоящие звезды.
Купец, узнав большого боярина, бросился показывать товар: червленое серебряное блюдо, рога, оправленные в серебро, по которому тоже шел тонкий черный узор. Рога были обычные, турьи. Добрыня не раз стрелял таких туров в своей вотчине. И теперь он усмехнулся про себя, подумав, что, наверное, и этих туров подбили где-нибудь на Русской земле, потому что туры водятся, как известно, только на Руси да еще в лесах ляшского короля. Скорей всего, так и было. Тура убили, и вот такой же тароватый купец повёз рога за море к тамошним мастерам, а теперь привезли их назад. Небось свой же холоп, если показать ему такой рог, сделает не хуже. Мало ли на Руси умельцев! Да вот недосуг заняться искусными делами. Не до жиру, быть бы живу. Купец заломил за украшения втридорога. Плакался — скоро и вовсе никто не отважится ездить через степь. Чего доброго, не только товару лишишься, но и самой жизни. Сколько купцов-молодцов сложили свои головы в пути. По всей степи гниют их неприбранные, неоплаканные кости. А те, кто уцелел, льют горькие слезы в неволе у степняков или же проданы в рабство. Кому охота так рисковать?
Добрыня, отогнав неотступные думы, радушно улыбался гостю. Пусть этот византийский поп делает свое дело. Пусть навсегда останется добрым другом не только этого терема — всего огромного дома, имя которому Русь. Доверенный слуга, склонясь над хозяйским ухом, что-то прошептал. Добрыня кивнул, так, между прочим. Снова с вниманием и улыбкой повернулся к гостю, продолжая беседу.
Наконец гость поднялся. Был он не по годам строен и прям, сух в кости. Но даже вставши во весь свой высокий рост, рядом с Добрыней выглядывал дробненьким. Хозяин учтиво проводил гостя до крыльца. Смотрел, улыбаясь, пока подсаженный слугами в возок новый митрополит не тронулся со двора. Потом взбежал по ступеням, торопливо прошел в горницу, где навстречу ему поднялся узколицый, тонкий станом юноша с нежным девичьим румянцем на щеках и длинными, бросающими тень ресницами. Он привез вести о делах новгородских.
Новгород… Город, с которым столько связано. Там начал когда-то княжить малолетка Владимир. Может, потому и согласился тогда великий и богатый Новгород, оспаривавший первенство у стольного Киева, принять князем сына холопки, чтобы чувствовать себя вольнее и свободнее.
