— Школяр?
— Да, он рассказывал мне про деревню, где он родился, и называл ее Крюзье, говорил, что она недалеко от Шартра.
Рыцарь Рамбер снова сел на скамью:
— Так ты говоришь, что школяр оттуда?
— Да.
— Он виллан. Значит, подданный дю Крюзье?
— Вероятно.
Чуть заметная искра блеснула в тусклых глазах старика. Он закусил ус и задумался. Потом встал и, приглаживая свои топорщившиеся редкие волосы, молча стал ходить взад и вперед по комнате.
— Так, так… — пробормотал он, словно вспомнив о начатом разговоре. — Значит, это он и указал барону на оленя?
— Да, — подтвердил Госелен.
Пройдя еще несколько шагов по комнате, рыцарь Рамбер остановился около дочери:
— А ты очень хочешь позвать этого школяра?
— Очень!
В эту минуту раздался звон церковного колокола.
— Полдень, — сказал рыцарь и, поцеловав дочь в лоб, вышел.
— Беги за школяром! — нетерпеливо сказала Эрменегильда Госелену.
— Бегу, госпожа! — воскликнул жонглер, исчезая за дверью.
В отличие от верхнего двора, где чаще всего было пусто и тихо, где высшие чины замка двигались величаво, а низшие быстро, но бесшумно, на носках, включая и экюйе, носивших кушанья из кухни в главную башню к столу барона, в нижнем дворе шуму и беспорядочной беготни было достаточно, и высокая стена между этими двумя дворами как бы подтверждала наличие в замке двух совершенно различных миров — мира знати и мира простых людей.
Что же шумело и кто ходил или бегал на нижнем дворе? Лязгали железными засовами створы главных ворот, выпуская со двора или впуская в него хозяйственные возы, полевых рабочих или всадников, грохотала решетка, задвигаемая в воротах, гремели цепи подъемного моста при опускании его на рассвете и подъеме после заката солнца, что совпадало с утренним и вечерним звоном церковного колокола. Скрипели колеса, и ржали лошади, говорили, кричали, бранились люди у колодца, у пекарни, у псарни, птичника, кузницы, у плотницкой, у поварни и скотного сарая, у жилых домишек ремесленников и рабочих и других козяйственных построек, расположенных вдоль стен обширного двора. Скулили и лаяли гончие собаки, кудахтали куры, гоготали гуси, стучали молотки плотников и звенела наковальня под молотом кузнеца…
Ив еще у себя в деревне слышал довольно и от отца своего, и от священника–учителя о жизни знати в замках и о подневольном там труде вилланов. Но в замке своего сеньора он никогда не был и, только попав в замок Понфор, многое увидел своими глазами.
До света люди, населявшие двор, расходились на работы, и не было у них времени обратить внимание на бродячего школяра. Только псарь, молчаливый, бородатый, гот самый, который ночью отвел Ива в покривившуюся деревянную лачугу у псарни, раза два в день подходил к нему, чтобы буркнуть что‑нибудь вроде: «Иди есть похлебку», или: «Чего всё сидишь? Пройдись посмотри». Но у Ива было слишком тяжело на душе, чтобы заводить знакомства.
И он сидел на длинном бревне, заменявшем скамью у дома, где он жил вместе с псарями. Весь первый день он просидел так, слушая усердный крик петуха и глядя, как рано утром четверо мужчин и две женщины подметали каменный двор, поднимая тучу пыли. Потом со всех сторон люди с ведрами сошлись у колодца, круглого, выложенного из камня с высокой дугой железного фигурного прута, с деревянным блоком и веревкой на нем. На конце веревки — деревянное ведро.
Колодец был глубоким: ведро спускалось долго. Поднимали его за веревку двое и, подняв, выливали воду в желоб, высеченный в краю колодца, откуда вода стекала в подставленное ведро через водосток в виде головы льва о разинутой пастью. Возле колодца была каменная колода. К ней конюхи приводили лошадей на водопой. У главных ворот собирались косари с косами на плечах.
Два босоногих мальчугана, чумазых, в изодранных рубашонках, пригнали хворостинами стадо гусей. Гуси гоготали, нетерпеливо взмахивая крыльями. Туда же съехались возы с навозом из конюшни и вереница пустых повозок, запряженных волами. Ждали, когда откроют ворота. До Ива долетал людской говор.
На что бы ни глянул Ив, все напоминало родную деревню, и, когда открылись ворота, пропуская косарей, гусей, повозки, захотелось ринуться вслед за ними, и злая досада брала на свою нелепую беспомощность. Когда подошел к нему псарь позвать есть, он спросил его, не знает ли, где жонглер Госелен. Псарь только покачал головой.
