— Даешь Биржу!
Бутафория театральных складов — троны из папье-маше, деревянные мечи и картонные шлемы, раскрашенные одежды исторических драм, опереток и опер — смешиваются с действительным оружием, актеры — с армией и флотом, балет — с полевой артиллерией, хор филармонии — с митинговым оратором, оркестры — с орудийной пальбой и морскими сиренами, с исполинским органом фабричных гудков и ревом пропеллеров. Военные суда, построившись на Неве перед Биржей, заливают ее лунным пламенем прожекторов. Полыхнет небо, и ракеты опрокидывают на город ливень красных звезд. Голодная, босая революция нанизывает новое звено на общую цепь того площадного искусства, где количество становится качеством, цепь, уходящую в далекие века: уличные шествия «тела Христова», кощунственные празднества «осла», средневековые мистерии, представления нидерландских риторических камер и нюренбергских цехов, королевские въезды, рыцарские джостры, итальянские торжества Возрождения, санкюлотские ритуалы Французской революции в честь Федерации, Конституции, Разума, Высшего Существа. Этот ветреный первомайский вечер у Биржи — для Коленьки Хохлова неповторим, как неповторима всякая высшая точка; в ту минуту, когда с бастионов Петропавловской крепости пушки возвестили окончание зрелища, он почувствовал: революция для него умерла.
Возвращаясь домой, Коленька заплакал: как и все русские люди, он умел плакать над абстракциями. Но возможно, что его слезы были следствием усталости и многих бессонных ночей.
10
В бесхозной квартире, предоставленной Штабу празднеств жилотделом горсовета, было много спирта, разведенного и неразведенного, две бутылки коньяка — для дам, полсотни ломтиков черного хлеба с кирпично-красной конской колбасой, леденцы, банка с медом, сушеная треска, сладкий ржаной пирог с пшенной кашей на сахарине и печенье из картофельных очистков на касторовом масле.
Товарищ Каминер произнес приветственную речь, подчеркнув успех и значение 1-го Мая, правильность мобилизационной системы в процессах массового искусства и в искусстве вообще, указал на созидательную силу и безусловный рационализм субботников и выразил надежду, что в ближайшем будущем все нити художественной жизни РСФСР будут стянуты к одному центру, что даст возможность работникам искусства творить в соответствии с единой и твердой директивой и, с другой стороны, уничтожит параллелизм. Коленька Хохлов в ответном слове от имени всего руководящего коллектива празднеств говорил еще не вполне восстановленным голосом о росте художественной самодеятельности рабочих и красноармейских активов как о признаках несомненного расцвета всенародного искусства при социализме, о зрелище 1-го Мая, кладущем основание празднованиям Красного Календаря Русской революции, заверил готовность всех художественных руководителей и ответственных работников Штаба сохранить свои дисциплинированные кадры до следующего случая. Затем Дэви Шапкин играл танго своего сочинения и рассказывал еврейские анекдоты; художники, постановщики, балетмейстер и профессор-электрик, ведавший световыми эффектами на Бирже, делились впечатлениями, вспоминали курьезы, возвращаясь к спорам, возникшим в Штабе при подготовке зрелища. Женщины пили коньяк из чайных чашек и рассуждали о переделке кружевных штор на выходные платья, о блузках из флажного кумача, о преимуществах кокосового масла над хлопкожаром, о халтурных спектаклях на Красной Горке.
Юрик Дивинов в темном углу нюхал кокаин, угощая Нусю Струкову, муж которой был расстрелян еще в 1918 году. Витулина шепнула Коленьке:
— Разреши мне пофлиртовать с Каминером: он может выдать ордер на ботики.
Танго Дэви Шапкина пользовались успехом, и захмелевшие пары несколько раз принимались танцевать.
Коньяк вскоре был выпит до капли, но запасы спирта, заготовленного начснабом Штаба, товарищем Янчусом, оказались неисчерпаемы. В гостиной погасили свет. Дэви Шапкин играл без устали, хотя его музыка постепенно потеряла мелодическую и ритмическую связность. Танцы то вспыхивали, то затихали, и тогда в темной гостиной слышались вздохи и шорохи. Витулина присела на колени к Каминеру, он гладил ее чулок и каждый раз, доходя до подвязки, начинал слегка сопеть. В столовой, освещенной елочными свечками, Юрик Дивинов внезапно вскочил и выстрелил в зеркало. Дивинова обезоружили, окатили водой и заперли в ватерклозете, приставив к двери комод. Дэви Шапкин спел «еврейскую свадьбу», после чего возобновились танцы. Товарищ Янчус в столовой пил спирт с Нусей Струковой, доказывая ей, что спирт есть здоровый фактор, а кокаин не менее вреден, чем религия. Витулина громко хохотала, обучая Каминера танцевать танго и тустеп. Показывая па, она подымала юбку выше подвязок и взвизгивала. Потом она упала на пол и уже не могла подняться, потеряв сознание. Коленька перенес ее в пустую комнату на постель, расшнуровал ботинки, положил мокрое полотенце на грудь и на голову и, притворив дверь, вернулся в гостиную. Сев в кресло, он задремал — под музыку, шепот и заглушенный смех…
