– А кто вы будете, люди добрые? Не просты, как я погляжу! Кем надо быть на Руси, чтобы так едать в три горла, гулять да приплясывать?!
Переглянулись на то мужички, посмеялись да отвечали:
– Точно подметил, глазастый! Это нами и надо быть на Руси, чтоб так плясать да погуливать!.. А более нас не спрашивай. Ешь, веселись!
Плута не надо было упрашивать. Отпивал из поданной бутыли брагу и запивал ее кислыми щами, приготовленными для похмелья, а еще закусывал огурчиком. Одна молодка смотрела во все глаза на ражего парня, любуясь им да слушая Алешкины поговорки. Мужички вновь загудели, запиликали музыку и вперед лошадок бросались приплясывать, поднимая дорожную пыль, скрипя сапогами.
4
Доехали они до гостиницы и перемигнулись с трактирщиком. Заказали себе обильную трапезу. Алешку усадили с собою. Плут веселился и заглатывал все, что приносили им на стол. К Алешке взялись подсаживаться гулящие бабы. Та же молодка сидела тихой да печальной, не сводя глаз с парня.
Новые знакомые Алешку к бабам подталкивали:
– Выбирай себе любую голубку. Хмельной Алешка сказал, хвастаясь:
– Со всеми мне будет ловко!
И приготовился выбрать себе, но наклонилась к нему, подгулявшему, печальная молодка:
– Возьми меня, сладкоголосый. Не пожалеешь.
Принялись его мужички отговаривать:
– На что тебе смурная? Холодно будет с нею – зальет тебя слезами.
Она же за собой повела веселого парня. Поднялись в гостиницу и проходили множество комнат, каждую с кроватью и пышной периной.
Молодка шепнула:
– Бери вон тот чулан, с окном, выходящим во двор.
Остались они в чулане. Спрашивал плут, удивляясь:
– Отчего ты, милица, печальна? Прижалась к нему молодка, заплакала:
– Ясноглазенький мой соколок. Сидела я давеча на телеге вместе с подругами, пила да радовалась – и повстречалась нам бабушка, горбатая да кривая, едва брела, на клюку опиралась. Ой, и страшны были ее костлявые руки – захолодело мое сердечко.
– Что тебе до старой нищенки? – спрашивал плут беспечно. – Сама ты, словно сдобная пышечка.
Но вздыхала молодка:
– Была сума у той нищенки, а там лишь сухарь да кружка, глаз ее слезился, подобно собачьему, и не осталось зубов – разгрызть тот сухарь – она от бессильности плакала.
– Полно тебе, лебедушка, – отвечал парень. – Ручки твои пухлы и нежны, словно у младенчика, губки твои – две ягодки красные, налитые две вишенки – стоит тебе убиваться, печалиться?
Сказала ему молодка:
– Вот что шепнула мне бабушка: «Милая доченька, не прячь взгляда своего от меня, не отворачивайся. Была и я молодою, пила да гуляла, не тревожась дня завтрашнего, не зная о старости, – но вот ссохлись руки и поднялся горб. Прогнали меня, и вот я безродная, не рожавшая, не вскормившая, сплю на земле, снегом укрываюсь, дождем умываюсь. Вот чем кончатся хмельные ночки, дитятко!» Разрыдалась я от горя и страха, с тех пор не ем и не пью, глаза затворю – вижу ту нищенку, слышу слова ее – ох, и страшно мне! Ох, горестно!
Развеселился плут:
– Стоит думать о старости, ласточка? Навстречался я многих побирушек-нищенок. Если б задумался, если б и испугался их! Радуюсь, гуляю днем одним! И беспечен, и весел, ибо не находилось еще того, кто мог бы меня испугать старостью. Не живу ли в самой стране Веселии?
Горько тогда молодка упрекала хвастливого парня:
– Поистине, можешь не печалиться о дне завтрашнем! Не видать тебе своих седых волос! Знай же – утром раненьким, когда сомкнешь свои глазки, поднимутся в комнаты лихие мои товарищи. Умеют они ступать на цыпочках. И умеют выпускать душу – ни крика, ни стона никто не услышит. Покромсают твое молодое тело, из мясца твоего пирожков наготовят да кулебяк, которые и распродаст трактирщик. Бойко идет его торговля, нет заминок со свежей убоинкой. Жалко стало мне тебя, глупого, несмышленого, жалко стало, что закроются твои бараньи глаза. А еще на груди твоей увидала ладанку – видно, повесила тебе ее матушка – убиваться ей по тебе, горевать. И могилки от дурака не останется – даже кости твои псам глодать выкинут!..
Так шептала, его целуя. Воскликнул плут:
– Вот она, какова плата за угощение. Нет, видно на роду мне должником остаться у благодетелей.
