Но в милицию отец обращаться не стал, а всё ждал, когда Василий Иванович извинится перед ним и поставит «мировую». Отец считал, что они оба были в этом случае не правы. Время шло, но Мишин с «мировой» не приходил, несмотря на передаваемые ему «поклоны». Василий Иванович, оказывается, был очень амбициозный человек и «повиниться» за содеянное никак не хотел.
Помню, как отец, угощая моего старшего брата с его друзьями, работающими и живущими вместе с ним в нашем областном городе после окончания училища, просил отомстить Мишину за полученные побои. Просил просто дать «рвань» и ничуть не больше. Молодёжь, выпив, начинала перед стариком фантазировать, «как они его». А Витька Топоров, лучший друг Валеры, «трепал», как даст Мишину головой в «морду». Он, видимо, хорошо умел драться головой. Но дальше слов за столом это у них не уходило. Я по сегодняшний день не смогу простить это брату и подспудно считаю его виновным в этой трагедии.
И в этот злополучный день отец пригласил Василия Ивановича в дом, именно дожидаясь от него извинений. Но Мишин, выпив налитую ему стопку, за столом с отцовскими гостями демонстративно сказал, что виноватым себя ни в чём не считает и извиняться не будет. Этого оскорбления отец вытерпеть уже никак не смог, он достал из шифоньера финский нож, трофей с войны, а он и в Отечественную войну был на Ленинградском фронте, то есть воевал с финнами.
Отец во время финской кампании попал в окружение, но сумел вырваться из него, выведя с собой двадцать три человека, за что был награждён медалью «За отвагу». А на Великой Отечественной войне он был снайпером, боролся с «кукушками» в финских лесах, за что неоднократно отмечался командованием (я сам читал в фронтовых газетах того времени об его отличиях на фронте). Отец также был награждён орденом «Отечественная воина второй степени», многими медалями.
Одним ударом ножа отец отправил зарвавшегося, самонадеянного коммуниста на «тот свет». Наверное, отцу вспомнилось, как они ночью ножами вырезали спящих финнов в блиндаже, которые держали их голодными под обстрелом в окружении несколько дней. И как потом они убегали по лесу под шквальным огнём опомнившихся врагов. Его шинель напоминала решето от разрывных пуль после этого прорыва.
Однако отцу «дали» десять лет «усиленного» режима, несмотря на его заслуги перед Родиной и его вторую группу военной инвалидности. Конечно, как можно было дать меньше, если тут покушение на советскую власть, можно сказать? Отец отбыл на «зоне» в нашей области почти семь лет и досрочно был освобожден.
Я всю жизнь осуждал отца за этот поступок. Во-первых, он сделал сиротами трёх дочерей Василия Ивановича, пусть даже и обеспеченных, с большими, наворованными Мишиным деньгами. А с младшей из них я был хорошо знаком. Мы частенько играли с Саней Соболевым и его родной и двоюродной сёстрой Мишиной в карты «трыну» на деньги (мелочь), порой до полуночи. Во-вторых, он сделал нам с матерью очень плохо, оставив нас без средств существования. Мать получала тогда двенадцать рублей пенсии по колхозной инвалидности.
А самое главное, конечно же, то, что мне долгое время было стыдно выйти из дома на улицу. Мне казалось, что все смотрят на меня и показывают на меня пальцем. А как стыдно мне было идти в школу, один Бог знает. Ведь мы с Саней Соболевым были большими друзьями и сидели с первого класса на одной парте.
Но с годами я всё меньше осуждал отца, пытался поставить себя на его место и понять его. Ну мог же Василий Иванович, выхватив полено у отца, закинуть его в сторону, мог бы ударить его ещё раз кулаком, а не избивать же старика — инвалида поленом до полусмерти. И, наконец, мог же потешить его самолюбие, купить и выпить вместе мировую, и всё. На этом всё бы и закончилось.
И уж в конце-то концов, хотя бы постеснялся или побоялся заходить в дом к человеку, которому нанёс такие страшные побои. Но где там! Вот ещё когда, оказывается, появилась эта непомерная жадность и наглость у так называемых «новых русских», то есть у наглецов, неимоверно разбогатевших на «законном» «перекачивании» денег от граждан и государства в свой карман.
